Петр Окаянный. Палач на троне - Андрей Буровский

1. О тяжелой болезни Петра свидетельствуют вовсе не одни эпилептические припадки. Ничуть не меньшее впечатление на современников производило выражение выпученных глаз царя. «Непривычка следить за собой и сдерживать себя сообщала его большим блуждающим глазам резкое, даже дикое выражение, вызывавшее невольную дрожь в слабонервном человеке»[10].

Вообще же симптомов «душевного повреждения» у Петра так много, что даже перечислить их непросто. Взять хотя бы его приступы неудержимой и совершенно иррациональной ярости. Впадая в ярость, Петр мог бросаться на людей с покрасневшим, исказившимся лицом, бил их чем попало и куда попало. Как-то на пиру у Франца Лефорта, 14 сентября 1698 года, Петр стал страшно кричать на Шеина: «Вор! Вор! Сколько ты полковников продал, бляжий сын?!»

Это до Петра дошли слухи, что Шеин ставил за деньги в полковники. Не говоря дальше ни слова, Петр с побуревшим лицом размахнулся шпагой, и Шеин еле успел увернуться, шпага только разрубила блюда на столе. «Вот так я разрублю твой полк, а с тебя живьем сдеру кожу!» И Петр занес руку для второго удара. Никита Зотов и Федор Юрьевич Ромодановский бросаются, чтобы предотвратить смертоубийство, и тогда Петр наносит удар Зотову по голове. Счастье, что удар пришелся плашмя, Никиту только сильно ранило. Ромодановского Петр задел шпагой по руке и чуть не отсек ему пальцы. Скорее всего, царь убил бы Шеина, если бы не кинулся на выручку Франц Лефорт, хозяин пира. Хорошо, что его Петр бил только кулаками и ногами.

В таких случаях Петр мог представлять серьезную опасность для окружающих. Лефорту он сильно разбил голову; Меншикову, который пытался оттащить его от Лефорта, разбил локтем нос. Хорошо, что локтем, а не шпагой, хорошо, что нос, а не дыхательное горло, — вот и все, что можно сказать по этому поводу. То есть потом, наверное, Петр рыдал бы, что собственноручно убил лучшего друга Франца Лефорта, но в тот самый момент, когда НАКАТИЛО, — вполне мог убить.

Да! Воевода Шеин после этой истории куда-то безвестно пропал. Не буду ничего утверждать: наверняка ничего неизвестно. Но что пропал, это точно, и что никогда не была доказана его торговля должностями, тоже точно.

И позже так бывало много раз. В 1703 году при штурме Нарвы московитские солдаты устроили в городе такую «страшную резню без пощады женщинам и детям», что о ней вынужден писать даже подчеркнуто лояльный к Петру Соловьев[11]. У сталинской содержанки, Алексея Толстого, получается так, что жена коменданта Нарвы, фру Горн, чуть ли не сама виновата в том, что ее убили московитские солдаты. Московия, а потом Российская империя — это воистину удивительная страна, где унтер-офицерские жены сами себя секут, а жены врагов сами себя душат. Впрочем, с нею связаны порой еще более загадочные вещи: например, в тот же день штурма Нарвы несколько сотен молодых женщин изнасиловали сами себя.

Пытаясь прекратить грабежи и убийства, Петр пришел в страшную ярость и заколол шпагой одного из собственных солдат; остальные разбежались. По словам того же С. М. Соловьева, Петр потом показывал эту шпагу жителям Нарвы со словами: «Не бойтесь! Это не шведская, это русская кровь!» На каком языке обращался к жителям Нарвы Петр, Сергей Михайлович умалчивает.

Комментариев не будет.

Или взять приступы такой же иррациональной, истерической паники. Вроде бы Петр стеснялся своего панического бегства из Преображенского в Троице-Сергиеву лавру… Но, во-первых, стен Лавры он отнюдь не покинул наутро. Во-вторых, потом это же паническое бегство будет повторяться не раз и не два. Известна история про то, как Петр панически побежал, возвращаясь из «Великого посольства» в 1696 году, испугавшись неизвестно чего.

Так же истерически побежит Петр из-под Нарвы в 1700 году. А ведь в 1700 году панически бежит, бросив армию, уже не мальчик 17 лет, а взрослый дядя 28 лет. И не просто бежит, приступы паники и корчи повторяются несколько месяцев.

Тогда, помимо всего прочего, последует указ брать в солдаты монахов «попригожее», то есть поздоровее, и знаменитый указ снимать церковные колокола. Простейший расчет — под Нарвой шведы захватили 177 орудийных стволов, из них 116 — устаревшего образца (очень тяжелых и притом маленького калибра). Всего в Московии тогда было больше 1000 стволов… Ни малейшей необходимости срочно лить новые пушки вообще не было. А снимать колокола… Видите ли, у колокольной и орудийной меди разный состав, и перелить колокольную медь в орудийную очень непросто. Сделать это можно только с помощью специальных присадок. Таких присадок в Московии попросту не было, приходилось их ввозить, и к 1703 году из 90 тысяч пудов «заготовленной» колокольной меди перелили в орудийную всего 8 тысяч пудов. Остальные колокола так и валялись, но, конечно же, никогда не вернулись на подобающее им место — на колокольни.

Так что приходится прийти к выводу — не было этого ничего: ни острой необходимости снимать колокола, ни тупого сопротивления мракобесов-попов, не понимающих первоочередных нужд государства.

А был дичайший произвол, не вынужденный никакой необходимостью. И можно только гадать, была ли это только растянувшаяся на месяцы истерика[12], сама по себе, или проявилась еще одна из фобий Петра — его устойчивая ненависть к церкви. Ну не любил он всего, что хоть как-то связано с церковью, в том числе колокольного звона. Ну неприятно ему было, что колокола звонят… Вот он и воспользовался случаем!

Но в любом случае: какие образы заставляют его так истерично и так неадекватно реагировать? Ведь назвать Петра трусливым человеком будет неверно. Он легко приучил себя «не кланяться» ядрам и гранатам при обстреле, хорошо вел себя во время шторма на Белом море в 1697 году, не боялся участвовать в рукопашной. Всю жизнь он ходил и ездил без охраны, появляясь в том числе и там, где ему могла угрожать реальная опасность. Так что паническое бегство, истерика — это никак не трусость, это все-таки заболевание.

Или взять его бесконечные, выражаясь мягко, причуды… Например, Петр I панически боялся тараканов. Почему?! Уж тараканы-то вполне определенно не были неверным войском, вроде стрелецкого, и не убивали близких ему людей. В тогдашней Руси с тараканами никто и не думал бороться, наоборот — их обилие в доме считалось верным признаком богатства. Потолок шевелится над печкой, тараканы срываются с потолка в горшок со щами — это те приметы быта, от упоминания которых посуровеет не одно лицо моих милых читательниц, современных опрятных хозяек: «Чтоб в моем доме!..» Но наши предки думали иначе, и поведение Петра объясняется как-то по-другому. Во всяком случае, такая фобия у него была, и, если Петр останавливался в незнакомой избе, тараканов в ней тщательнейшим образом выметали.