Ангел на мосту - Джон Чивер

На втором или третьем году супружества у них родился сын, которого они назвали Биббером. Роды были трудные, и врачи сказали, что Джил больше нельзя будет иметь детей. Когда мальчик был еще совсем маленький, они переехали жить в Горденвилль. В небольшом пригородном поселке Джил чувствовала себя лучше, чем в городе, так как здесь ей было где развернуть свои таланты. Должности посыпались на нее одна за другой, одна другой ответственнее, а когда умерла вдова, возглавлявшая местное дорожное агентство, Джил заняла ее место и с большим успехом руководила этим предприятием. Единственной проблемой, с которой Медисонам никак не удавалось справиться, был Биббер: они никак не могли найти няню. В их доме перебывала вереница старух, одна другой непригоднее, а за ними тянулись школьницы старших классов и совсем уже случайный народ. Джорджи любил сына безудержной любовью. Мальчик был в меру смышленый, но отцу его способности казались ослепительными. Он с ним гулял, купал его, укладывал в постельку и рассказывал сказки. Когда он бывал дома, он всегда с ним возился — что было весьма кстати, так как Джил часто возвращалась домой позже его.

После того как Джил сложила с себя бразды правления дорожным агентством, она решила сколотить группу и возглавить поездку по Европе. С самого своего замужества она никуда не ездила, а поскольку организатором экскурсии была бы она сама, то поездка не только ничего бы ей не стоила, но, напротив, доставила бы даже некоторую выгоду. Так, во всяком случае, рассуждала сама Джил. Дела Джорджи на верфи шли хорошо, и необходимости выкраивать бесплатный билет, собственно, не было никакой, но Джорджи видел, что ей импонировала мысль быть руководительницей группы, — здесь было где разыграться ее организационным способностям, — так что, в конце концов, он и сам эту мысль одобрил и всячески поддерживал. Джил набрала группу в двадцать восемь человек, и в первых числах июля Джорджи проводил ее и ее «овечек», как он их называл, на аэродром, где они сели на реактивный самолет, улетавший в Копенгаген. Конечной точкой их путешествия был Неаполь; там Джил должна была посадить свою паству на самолет, отправлявшийся на родину, а сама поехать в Венецию, где Джорджи — так у них было уговорено — должен был ее встретить. В Венеции супруги намеревались провести неделю. Джил посылала мужу по открытке в день, а многие члены ее группы были в таком восторге от ее предводительства, что сами тоже писали Джорджи, рассказывая ему, какая у него очаровательная, дельная и знающая жена. Все то время, что Джорджи оставался один в Горденвилле (Биббер, которому еще не исполнилось четырех лет, был помещен в летний лагерь), доброжелательные соседи наперебой приглашали его обедать.

Перед тем как отправиться в Европу, Джорджи заехал проведать сына. Он ужасно по нему соскучился и гораздо чаще в своих мечтах видел его, чем оживленное лицо жены. На ночь, чтобы уснуть, он придумывал какое-нибудь фантастическое восхождение на Альпы с подросшим Биббером. Из ночи в ночь он подтягивал его с одной высотки на другую. Над головой озаренные летним солнцем сияли снежные пики. Но вот уже начало смеркаться, и, груженные своими рюкзаками и канатами, они прибывают в Кортину.

Поездка к сыну наяву резко отличалась от этих альпийских грез. Он ехал машиной почти целый день, провел бессонную ночь в мотеле и наутро отправился разыскивать лагерь. Погода была неустойчива; кругом горы, дожди сменялись бледными прояснениями; часто было не то чтобы сумрачно, но как-то уныло. Большая часть ферм, мимо которых он ехал, была брошена хозяевами. Подъезжая к лагерю, Джорджи почувствовал, что вступает в зону отчуждения впрочем, быть может, это было лишь воспоминание, как бы музыкальная реприза, о летних лагерях его собственного детства, о всех этих месяцах, когда он вырывался из обычной жизни. Наконец с какого-то поворота дороги он увидел внизу лагерь Биббера. Лагерь раскинулся вокруг небольшого озера, собственно, пруда — из тех круглых прудиков, наполненных чайной бурдой и окруженных жидкими соснами, которые, казалось бы, создавались в пору геологической усталости, когда земная кора отдыхала от более основательных своих трудов. Летние лагеря вызывали в памяти Джорджи картины яркие и солнечные, и эта угрюмая лужа с кучкой лодчонок, теснящихся у берега, грубо вторглась в его радужные воспоминания. Но, конечно, убеждал он себя, стоит здесь выйти солнцу, и все будет выглядеть иначе. Следуя указаниям стрелок, он добрался до административного корпуса, где его уже поджидала директриса, голубоглазая женщина, очень деловитая и, несмотря на это, совсем не дурная собой.

— Ваш сын — трудный ребенок, — сообщила она. — Он никак еще не может здесь освоиться. Это редкий случай. У нас почти не бывает, чтобы ребенок тосковал — только в исключительных случаях, когда мы берем ребенка из распавшейся семьи. Мы стараемся таких детей избегать. С обычными задачами мы справляемся прекрасно, но с ребенком, на долю которого выпадает чрезмерная эмоциональная нагрузка, мы ничего не можем сделать. Как правило, мы не принимаем детей у разведенных родителей.

— Но мы с миссис Медисон не разводились никогда.

— Вот как! А я думала… Вы просто разъехались?

— Да нет же, — сказал Джордж, — мы не разъехались. Миссис Медисон сейчас путешествует по Европе, а завтра я еду, чтобы к ней присоединиться.

— Вот как. Тогда я уж совсем не понимаю, почему Биббер так туго к нам привыкает. Да вот и он, он вам все расскажет сам.

Мальчик сбросил с плеча руку женщины, которая привела его, и с плачем подбежал к отцу.

— Ну, ну, ну, — попеняла ему директриса. — Разве папочка приехал в эту даль для того, чтобы увидеть плаксу?

От любви и растерянности у Джорджи сердце заходило ходуном. Он расцеловал мокрые щеки мальчика и прижал его к себе.

— Пойдите погуляйте с Биббером, — сказала директриса. — Биббер, наверное, захочет показать вам лагерь.

Мальчик вцепился в руку отца, но Джорджи сознавал, что на него возложена некоторая ответственность, во имя которой ему надлежит подавить свою нежность. Больше всего ему хотелось бы, не задумываясь, забрать мальчика домой. Но долг повелевал поддержать и ободрить его, дать ему силы справиться с задачей, которую перед ним ставит жизнь.

— Где твой любимый уголок, Биббер? — спросил он с воодушевлением, остро чувствуя всю фальшь своего тона и вместе с тем убежденный в ее неизбежности. — Покажи мне место, которое ты здесь любишь больше всего.

— Я ничего здесь не люблю, — сказал Биббер, справившись, наконец, со слезами. — Вон столовая, — и он показал пальцем на длинный, безобразный сарай, пестревший там и сям свежими желтыми досками, которыми заменили сгнившие.

— Верно, вы здесь и устраиваете ваши представления? — спросил Джорджи.

— У нас не бывает никаких представлений, — сказал Биббер. — Тетя, которая должна была их устраивать, заболела и уехала.

— А, так значит, вы здесь поете, — сказал Джорджи.

— Папочка, возьми меня домой! — сказал Биббер.

— Нельзя, Биббер. Мамочка в Европе, и я должен завтра к ней лететь.

— А когда я уеду из лагеря?