Улавливающий тупик - Лев Портной

— Вика, протяни мне руку! Руку! Скорее!

Она протянула мне руку, просунув ее между муравьями. Я ухватился за нее и чуть-чуть подтянулся: Вика застонала от боли, зато я сумел прогнуться вперед и ударил топориком термита, к которому придавило Вику. Она выскользнула мне навстречу. А еще через мгновенье я больно ударился спиною обо что-то твердое — сверху на меня упала Вика, и я потерял сознание.

А пришел я в себя оттого, что Вика энергично била меня по щекам, а сама рыдала от счастья:

— Женя, Женя! Мы на земле! На нашей земле! Смотри, это же наш пруд! Ее горячие слезы падали прямо на меня.

Я приподнялся на локте, обернулся и увидел пруд, что возле Волкова кладбища, и Косу.

Ничего особенного этот пруд из себя не представляет и когда-нибудь, с развитием градостроительства, скорее всего, будет засыпан. И хотя у меня связаны с ним воспоминания детства и юности, особого беспокойства о его судьбе я бы не испытывал, если бы случайно не столкнулся с некоторыми письменными упоминаниями об этом невзрачном водоеме.

Всем известен Мытищинский краеведческий музей, расположенный на улице Мира. Большинство из нас посещает его два раза в жизни: один раз — в рамках школьной программы, другой — в более зрелом возрасте, когда вдруг появляется кратковременный порыв преодолеть свою серость в части собственной истории. Такие маленькие музеи есть почти в каждом провинциальном городе, а там, где их нет, рано или поздно появляется группа патриотически настроенных и причисляющих себя к интеллигенции граждан, которые добиваются создания такого просветительного заведения на беду местному парку культуры или еще какой-нибудь коммунальной службе, которой в дальнейшем выпадает высокая честь принять участие в содержании благородного, но убыточного учреждения. Наш музей был основан еще в тридцатых годах, и Мытищинский парк культуры и отдыха до сих пор время от времени вступает в конфликты с Загорским музеем-заповедником, предпринимая отчаянные попытки сплавить последнему наше историческое наследие. И однажды то ли от нечего делать, то ли в рамках второго за свою жизнь посещения музея я забрел в его тесные и прохладные залы. Мое внимание привлек один экспонат — обрывок из старинного писания, я решил поупражняться в чтении на древнерусском языке и вот что прочел: «И не смеяше бо к воде приитъти никто, понеже в воде той змей велик живяше. И абие змей, лют зело, из воды выиде и хотяше людей пожрети и падоша ниц вси. И узре Стратиг, вборзе копие свои похвати, и противу звери поиде. Змей же обрел юношу к себе идущу и начат рыкати, и хвостом своя ребра бити, и челюсти разнем. Стратиг ж удари его копием во главу».

Будучи убежденным атеистом, я воспринял прочитанное как сказочную легенду, видимо, послужившую основой для бытующих по сей день страшных рассказов о некоем чудовище, живущем в пруду и пожирающем непослушных детей. Каково же было мое удивление, когда я встретил еще одно упоминание об этом пруде в английском научном журнале, распространяемом в нашем институте под грифом «Для служебного пользования». Привожу фрагмент из статьи Винсента Тейлора, посвященной феномену озера Лох-Несс. «Для меня совершенно очевидно, — пишет английский физик, — что загадка озера заключается не в том, что в нем живет динозавр, а в том, что на месте этого водоема существует переход в другое измерение, откуда и попадает к нам „Несси“. Если предположить, что это животное просто обитает в озере, мы должны немедленно признать существование целой колонии таких животных, так как единственная особь не может прожить одна со времен мезозоя. Но если мы можем допустить, что целая колония динозавров успешно скрывается от посторонних глаз и — главное — находит себе пропитание в Лох-Нессе, площадь которого составляет 56 квадратных километров, а глубина достигает 230 метров, то как объяснить факт существования аналогичных животных в небольшом водоеме в пригороде Москвы — Мытищах? В маленьком озере, площадь которого едва ли достигает 3000 квадратных метров, не только колония, а даже одно животное не могло бы найти себе пропитания. Однако случаи появления из воды „мытищинского монстра“ известны с XVI века и свидетельствуются до нашего времени. Если бы ученые имели доступ к загадочному водоему в Мытищах, несомненно, их усилия в изучении описываемых явлений увенчались большим успехом благодаря небольшим размерам исследуемого объекта. К сожалению, „мытищинский монстр“ относится к категории фактов, не вписывающихся в так называемую „научную картину мира“, созданную российской официальной наукой, и, как всегда в таких случаях, русские делают вид, что этого явления просто не существует. Как известно, в Мытищах находится немало промышленных предприятий и исследовательских институтов, имеющих стратегическое значение. Вследствие этого, подозрительные изыскания ученых-одиночек в этом городе небезопасны для их личной судьбы и по той же причине туда не допускаются коллеги из других стран».

После прочтения этой статьи несколько ребят из нашего института, вооружившись фотоаппаратурой, дежурили по ночам у пруда возле Волкова кладбища. Их энтузиазма хватило на неделю, а потом не то чтобы об этой статье забыли, но как-то страсти поутихли.

А вот заметка из местной газеты «Ручейки» от 6 мая текущего года из раздела «Хроника происшествий»: «Вчера вечером, находясь в состоянии алкогольного опьянения, утонул в пруду возле Волкова кладбища грузчик магазина „Овощи, фрукты“ А. И. Авилов, ранее судимый». В ответ на такой ляпсус через неделю в другой местной газете «Мытищинский хохмач» появилось сообщение, автор которого претендовал на тонкое чувство юмора: «Вчера в Мытищинском народном суде был вынесен приговор А. А. Иванову, ранее утонувшему».

Хотя воочию чудовища никто не видел, пруд возле Волкова кладбища пользовался дурной славой, и это место люди старались обходить стороной, в результате чего на его берегу прочно обосновалась малышня и городская шпана. Из поколения в поколение передавались страшные сказки о громадных змеях, живущих в воде и похищающих провинившихся детей. Помнится, и мне в детстве, когда мои игры становились чересчур шумными, бабушка говорила: «А ну! Веди себя хорошо, а то отведу на пруд». Я умолкал, а в воображении возникала картина: я один на берегу пруда возле Волкова кладбища, и я содрогался от ужаса. Страшными сказками пугали всех детей нашего города. Однако едва они достигали того возраста, когда родители отпускают детей на улицу без присмотра, как оказывались на берегу того самого пруда, которым так настойчиво пугали бабушки. Здесь играли, дрались, влюблялись, здесь проводили все свободное время.

Помню, как я смущенно жался к дверям в коридоре у соседки, которой принес безмен по поручению мамы. Мне было семь лет, я переходил во второй класс. Рядом со мной, согнувшись надвое, сосредоточенно пыхтел, натягивая резиновые сапоги, сын соседки, Сережка. Он был старше меня на два года. Увидев меня, он спросил:

— Гулять пойдешь?

Вопрос застал меня врасплох, потому что выражение «пойти гулять» мы с Сережкой, — это было совершенно очевидно, — понимали по-разному. Для меня оно означало качаться на качелях у подъезда или пускать кораблики в канаве, в крайнем случае — кататься на велосипеде вокруг дома, — одним словом, находиться в таком месте, которое было видно из окон нашей квартиры и откуда я мог быть вызван родителями домой при первой необходимости. Для Сережки же пойти гулять значило нечто иное, потому что на качелях он не качался и кораблики не пускал, а проходя мимо канавы топил наши. Выйдя из дому, он истошным голосом вызывал на улицу своего друга Мишку из третьего подъезда, и через минуту они скрывались за углом нашего дома. Возвращались они поздно. Я в это время уже лежал в постели. Однако возвращение Сережки никогда не оставалось для меня незамеченным, поскольку оно всегда сопровождалось скандалом. И я слышал сквозь тонкую стену зычный голос тети Любы, сережкиной мамы: