Милый Ханс, дорогой Пётр - Александр Миндадзе

– На некролог наскребла.

– Доживи. Слишком себя любишь.

Оказалось, мимо меня смотрит, в зеркало за моей спиной.

– А еще, если ты пакли свои носишь, следить надо, вон краска на затылке слезла.

Последнее непереносимо, я лицо, скривившись, ладонями прикрываю. Но она не знает жалости:

– И врал так искренне, что даже плакал – кто это?

Тут, к счастью, двери открываются, и Элизабет уже нас внизу встречает, по лестницам быстрее лифта успела. Валенсия, не церемонясь, ее привычно отталкивает и напрямик через ресторан идет к выходу. И я следом между столиков лавирую, угнаться не могу. Настигнув, опять пытаюсь выхватить из рук чемодан, завязывается настоящая борьба.

И вот мы разом замираем, оглушенные аплодисментами и даже овациями. То есть от неожиданности просто двинуться не можем, забыв про чемодан. Потому что в своем единоборстве вдруг оказываемся как бы на сцене перед большим обеденным столом, и зрители, отложив ложки с вилками, хлопают нам, не жалея сил, и выкрикивают приветствия.

– Валюша, – спрашивает один из зрителей, обращаясь к Валенсии, – скажи на милость, золотце мое, а что это такое, что мужчина у тебя чемодан отбирает?

– Это галантный он, – отвечает Валенсия, – не допускает, чтобы бедная женщина надрывалась сама.

– А в шубе бедная женщина с какой стати? – продолжает допрос зритель.

– А прогуляться решила.

– С чемоданом?

– Еще что в чемодане, спроси! – подаю я недовольный голос.

Дальше так: мы перестаем существовать как трио, зрители вскакивают из-за стола и, заключив в объятия, растаскивают по сторонам. И мальчик с саблей в руке, подпрыгнув, уже у меня на шее виснет, я и глазом не успел моргнуть.

– Дед, дед! – шепчет, личиком своим к щеке моей прижимаясь. – Ты плакал, дед? Покажи! Кто тебя обидел, ты мне покажи только! Я ему!

И сильней только к себе я внука притискиваю. И так расчувствовался мальчик, что сам заплакал.

17

Потому что люди близкие они, родные, и не танцы с ними – жизнь. Валенсия все не верит:

– Вот так сюрприз! Всем сюрпризам сюрприз!

– Малость вы нам смазали с этим чемоданом, что сюда вдруг явились, – сетует все тот же собеседник Валенсии, на чемодане зацикленный. – Должны были в зале нас увидеть, вот тогда совсем сюрприз!

Валенсия представляет:

– Мой благоверный.

Жмем друг другу руки:

– Виктор Иванович. Виктор.

У меня тоже имя есть:

– Герман Иванович. Герман.

– Ивановичи припадают! – провозглашает вдруг благоверный и, к моему изумлению, расставив руки, опускается перед женой на колено. И еще упрекает: – Ну? А вы что же? Не Иванович никакой!

– Научила? – спрашиваю Валенсию.

Она и не скрывает:

– Мы в тебя иногда играем, да.

– Увековечиваем. С полным уважением, – заверяет супруг, отряхивая брючину. И я смеюсь вместе с ним. – Вот, Герман. Наслышан, как видите.

– Как вижу, много интересного, Виктор?

Благоверный на Валенсию смотрит, улыбаясь:

– Предполагаю, только видимая часть айсберга.

– Давно растаявшего, – поясняет Валенсия.

Супруг руками разводит сокрушенно:

– В связи с всеобщим потеплением климата.

Добродушный он, со спокойной усмешкой, четки в руке умиротворяют. Другой рукой Валенсию обнимает, и она его тоже, крест-накрест они.

– Мы тут уже все перезнакомились, – сообщает, – и, можно сказать, даже притерлись, так что команда поддержки в сборе!

– Нам сегодня это очень нужно, очень! – кивает серьезно Валенсия.

Сменила, значит, гнев на милость, мы с Элизабет переглядываемся. У нее тоже теперь кавалер, он и вовсе на руках ее держит, как принцессу, и молодой совсем. Еще и певец вдруг оказалось.

– Слава юбилярам! Легендарному трио браво! – выводит на весь ресторан бархатным баритоном. Люди за столиками аплодируют.

– Роман – лауреат конкурса, поет в опере Риголетто! – гордясь, сообщает Элизабет сдавленно: парень ее в страсти совсем придушил.

Благоверный доволен:

– Риголетто с нами!

– Не подкачаем! – подтверждает кавалер.

– Не подведем! – в восторге Элизабет.

– Если юное дарование не придушит, – заключает Валенсия.

И мне ласки перепадает, тоже возле меня женщина, а как же. Ростом маленькая, коротышка, приходится на цыпочки ей встать. Волосы мои с плеч собрав, в пучок закалывает и шепчет:

– Курочка. Ходишь курочкой.

– Что такое?

– Глаз, глаз, папа. Боком ты. Следи за собой.

– Ага. Принято.

И вот как-то само собой получается, что за столом мы уже среди приехавших, и вписались на удивление, как все стали, никакие не танцоры – люди просто, и люди обычные, добропорядочные, более всего трапезой озабоченные.

И перед нами официант навытяжку, пожалуйста. И кавалер Элизабет не сомневается:

– Суп для мадам!

– Я мадам, но суп какой? – интересуется Элизабет.

– Все знает человек. Предупрежден.

– В курсе, – кивает официант.

– Хотелось бы и мне, – капризничает Элизабет.

Кавалер обижается:

– Недоверие? Гороховый. Но без животных жиров, конечно. Просим прощения?

– Да, Ромка. Спасибо.

Благоверный Валенсии возмущается даже:

– Это какой же гороховый без свиной рульки, я извиняюсь?

– А вот такой. Протестный, считайте, – провозглашает кавалер.

– Ха-ха, против режима?

– Не ссать! Горох против свинины, ха-ха!

Благоверный тоже провозглашает:

– А для другой мадам как раз свинину! Насчет свинки как, золотце?

– Как вы страшно сказали! – вскрикивает Элизабет.

– А по-моему, ласково, нет разве? Свинка, – удивляется благоверный.

Элизабет головой качает:

– Тем отвратительней, ведь еще вчера бегала и у нее колотилось сердце!

– Кстати, тоже деликатес, хотя совсем не уверен, что вчера, – улыбается благоверный.

И Элизабет ему улыбается, друг другу они язвительно:

– Постами себя дрочите, а после свиней жрете, как свиньи!

Благоверный спокоен, строгий стал даже:

– Мы как звезда возгорелась. С сегодняшней ночи терпели долго-долго. Ты не трогай нас, родная.