Хозяин черной башни - Барбара Майклз

Когда я ворвалась в библиотеку, хозяин сидел за столом. Взглянув, кто вошел, он кивком показал мне на стул. Я села. И потом, прежде, чем я успела открыть рот, он совершил нечто такое, что заставило меня едва не задохнуться от его намеренной грубости. Он потянулся к папке на столе, вытащил из нее целую пригоршню банкнотов достоинством в один фунт и протянул их мне.

– Ваша первая заработная плата за квартал, – сказал он.

Я бездумно взяла деньги и вспыхнула.

– Я хотела поговорить с вами об Аннабель, – сказала я, свирепо глядя на него. – Во-первых, я хотела поговорить о ее физическом здоровье. Чем она больна? Почему не может ходить?

– Не имею никакого представления, – с полным безразличием ответил хозяин. – Доктора много лет назад сказали мне, что они не могут найти объяснения ее состоянию. Впрочем, так же, как и я.

– Вы... значит, вы обращались к докторам?

Все это время он сидел откинувшись на спинку стула и лениво покачиваясь на двух его задних ножках. На сей раз передние ножки с грохотом опустились на пол, и мистер Гамильтон наклонился над столом, вперив в меня сердитый взгляд:

– В каком это убийственном грехе вы меня заподозрили, Дамарис?

– Что же... Меня беспокоит состояние ее ума. Мне хотелось привести ее вниз, спустить с небес, подарить ей новые интересы, потому что я весьма обеспокоена некоторыми ее фантазиями. Когда-то она сочиняла и рассказывала себе романтические сказки, а теперь она уже в них верит.

– Какого рода сказки?

– Например, о своей матери. – Передние ножки стула снова опустились, но я упрямо продолжала: – Она рассказывала мне, что ее мать умерла, когда рожала ее.

– Это неправда. Мать Аннабель умерла от тифа. В Лондоне. Вот. Что дальше?

– Больше ничего.

– Я напугал вас, – произнес мой хозяин куда более мягко. – Прошу извинить, мисс Гордон.

Раньше он называл меня Дамарис. Я ничего ему не ответила. Я была слишком смущена и сбита с толку, чтобы придумать, что бы такое сказать. И я едва ли смогла бы отрицать, что он испугал меня, ведь это действительно было так – но совсем, совсем немножко!

Когда мистер Гамильтон снова заговорил, я поняла, что разговор на эту тему окончен раз и навсегда.

– Завтра я должен ехать в Эдинбург. Некоторое время я проведу вдали от вас. Может быть, вам что-нибудь нужно? Хотите передать кому-нибудь весточку?

– Нет. Благодарю вас.

Он жестом показал, что отпускает меня. Его движение было одновременно высокомерным и небрежным. И я тихо, как мышка, шмыгнула вон из комнаты.

* * *

Он уехал на следующее утро, на рассвете. После завтрака я в одиночестве вышла прогуляться – у меня было одно дело, к которому я не осмеливалась приступить, пока хозяин был в доме. Я искала мать Аннабель.

В поместье не было ни церкви, ни какого-либо другого местечка, свидетельствующего о религии. Раз в месяц сюда приезжал священник, чтобы провести богослужение в доме кузнеца – самом большом в деревне – или чтобы сочетать браком или отслужить заупокойную службу по тем жителям деревни, кто нуждался в подобных услугах. Тот же, кому необходимо было незамедлительно получить религиозное утешение, должен был идти пешком или ехать на лошади через хребет в Каслтон. Но здесь имелось небольшое кладбище; если ехать на лошади, то не так уж и далеко от помещичьего дома, и я направила Шалунью именно туда.

Сосны, навевавшие печаль даже при свете дня, склонялись над низкой каменной стеной, окружавшей кладбище. Земля была жесткой и поросла сорняками, могилы едва обозначались в зарослях утесника. Большинство низких плит были из местного гранита, с неумело вырезанными эпитафиями, а чаще всего на них значилось лишь имя и даты рождения и смерти.

Я отпустила поводья лошади; мне не было нужды привязывать ее, поскольку по собственному почину она никогда не сделала бы и шага. Я отправилась посмотреть могилы.

В северном углу, отделенная от смиренных могил деревенских жителей шаткими железными перилами, находилась усыпальница Гамильтонов. Большинство могил были очень старыми, ветер обтесал их камни почти до гладкости; на одной я разобрала дату, которая походила на 1578. Подавляющая часть могил Гамильтонов, сохранившая надписи, относилась к XVI веку и началу XVII, но было и несколько более поздних памятников.

В доме никто меня не тревожил. Невидимая и предоставленная самой себе, я бродила по коридорам. Я проходила с высоко поднятой свечой комнату за комнатой – все они были пусты. Поразительно, что нигде в доме не было никаких следов женщины, бывшей здесь некогда хозяйкой, – ни платьев, которые она могла бы носить, ни кровати, на которой она могла бы спать, ни безделушек, которых она могла бы касаться.

Я побывала в старой детской, где ребенком жила Аннабель. Все в этой комнате оставалось нетронутым; игрушки были навалены грудами и покрывались пылью на потемневших полках. Я коснулась тряпичной куклы, и раскрашенная головка китайского фарфора покатилась вдоль полки и наконец остановилась у моих ног, откуда продолжала улыбаться мне слабоумной улыбкой. Я даже вторглась в спальню мистера Гамильтона – строгую комнату, ход в которую шел из поперечного коридора западного крыла, в значительном отдалении от моей комнаты и комнаты миссис Кэннон. Ни одна женщина никогда не разделяла с ним этой спальни.

После того как я исследовала западное крыло, мне пришлось остановиться. Остальная часть дома со всей очевидностью была необитаема уже долгие годы. Но от этого меня лишь сильнее охватил азарт. Не было сомнения в том, что где-то непременно должен был остаться след пребывания, существования на свете матери Аннабель. Не только горем ее мужа следовало объяснить это намеренное, систематическое удаление из дома любого предмета, который мог ей принадлежать. Скорее все это походило на то, что кто-то пытался отрицать, что она вообще когда-либо жила на свете.

В четверг я решила исследовать Главный зал и прилегающие к нему комнаты. Я взяла с собой Тоби. Как и все коты, он обожал исследовать новые места, а я чувствовала необходимость обзавестись товарищем в путешествии по темным коридорам.

На улице с тоскливой постоянностью лил дождь, и туман застилал окна в тот день, когда я толкнула дверь под главной лестницей и шагнула в выстланный камнем коридор, который вел к залу. Свеча заплясала на сквозняке. Даже Тоби казался подавленным. Он трусил прямо у моих ног, словно маленькая черная собачонка, и даже ни разу не мяукнул.

При свете дня зал не был таким мрачным, как ночью, но в своем величественном запустении все же оставался весьма печальным зрелищем.

Подогнанные друг к другу плиты поблескивали от сырости. Высоко-высоко в восточной стене виднелся целый ряд окон с покрытыми пылью желтыми и красными стеклами, проходя через которые неяркий дневной свет приобретал мрачный оттенок огня, смешанного с дымом. Прямо напротив главной двери, у которой я стояла, была галерея для менестрелей. Я могла разглядеть только высокую резную балюстраду потемневшего дерева. Четвертую стену, ту, что напротив окон, украшал невероятных размеров каменный камин. Вдоль дымовой трубы была развешана коллекция проржавевшего оружия – старинные палаши и копья, длинный кортик или кинжал, лезвие которого было покрыто бурыми пятнами – возможно, это была ржавчина или... Еще там была пара одинаковых рапир для фехтования.