Плата за роль Джульетты - Анна Дубчак

Не скажу, что у меня так уж сильно развита интуиция, но в тот момент, когда я услышал фамилию Равенкова, мне стало как-то тревожно на душе. Быть может, потому еще, что я только что расстался с прекрасной представительницей оперной гильдии, и мои впечатления об этих небожителях еще были свежи?

Я вошел в кабинет, и Равенков, показавшийся мне еще более бледным, бросился ко мне и стал жать мне руки.

— Что, неужели нашлась? — спросил я с надеждой.

— Нет, не нашлась, но я так рад, что вы пришли, что вы здесь. Честно говоря, я уже и не знаю, что мне делать, куда пойти, кого спросить… Я совсем один со всеми своими страхами. Очень не хотелось бы, чтобы журналисты что-то пронюхали… А у вас что-нибудь есть? Вы что-нибудь узнали?

— Да вы успокойтесь…

И не успел я сказать, как мне позвонили и сообщили, что надо срочно ехать в Лопухино, что, судя по всему, Нина Бретт наведывалась туда, причем совсем недавно, чуть ли не сегодня!

— Поехали, — сказал я Борису, в тайне сожалея о том, что мне так и не удастся в ближайшее время выпить чаю.

— Что случилось, нашли?

— Расскажу по дороге…

Густо заросший зеленью загородный домик нашей певицы выглядел очень мило. Жаль, что я не смог тогда выразить свой восторг по этому поводу. Как-нибудь в другой раз.

Женя Горин, мой помощник, энергичный и смышленый парень, бывший опер, встретил меня на крыльце дома. Увидев Бориса, слегка растерялся.

— Это Борис Равенков, жених Нины Бретт, — представил я своего перепуганного насмерть спутника. Надо сказать, что всю дорогу до Лопухина, а это немало, он молчал, словно боясь задать вопрос, который мог бы привести к страшному с моей стороны ответу.

— Она здесь была, — сразу сообразил Женя, понимая, что главное для Бориса знать, что она хотя бы не мертва. — Причем была совсем недавно, она приняла душ, взяла что-то из шкафа…

Мы с Борисом вошли в дом, принялись осматривать комнаты.

— А где Виктор? — спросил я своего помощника, имея в виду Виктора Ухова, студента юрфака, которого отправил вместе с Женей.

— Опрашивает местных жителей, может, видели ее. Вот, — он протянул мне записку. — Читайте. Это самое главное.

— Но если она была здесь… — спустя какое-то время разговаривал сам с собой Борис, поднимая с пола женские вещи и аккуратно укладывая их в шкаф, — то почему не позвонила мне? Что случилось? В доме такой беспорядок… Что она искала в шкафах? Смотрите, дверь в кладовку открыта и в ванную…

Он открыл корзину для грязного белья, заглянул туда, извлек мокрые полотенца.

— Она точно была здесь, принимала душ. Это ее полотенца, ее запах…

— Она что, мылась холодной водой? — спросил я, чтобы немного растормошить его, отвлечь от невеселых мыслей.

— Что вы! Нина никогда бы не стала мыться холодной водой. Вот взгляните, бойлер всегда включен, мы его вообще не выключаем, чтобы в доме всегда была горячая вода. Я пощупал трубы, они еще теплые, а это означает, что она действительно была здесь совсем недавно! Слава богу — она жива!

Я смотрел на него, уже зная ответ на многие его вопросы. Записка многое объяснила. С Ниной было все в порядке. Она была жива и совершенно здорова. Просто влюбилась, решила бросить Бориса, собралась и уехала. Причем собиралась быстро, как если бы ее ждали. Покидала в сумку или чемодан необходимые вещи, без которых не могла обойтись, написала довольно жестокую записку и уехала. Вот и вся, собственно говоря, история. Хотя и очень странная, если учитывать, что у нее, по словам близких людей, намечались гастроли…

— Борис, вот… это вам, — я с тяжелым сердцем отдал ему записку, и мы с Женей вышли на улицу подышать свежим воздухом. Понятно же было, что ему надо будет некоторое время побыть одному.

— Жалко его, — сказал Женя.

— Любовь — это болезнь, вирус, — ответил я коротко, про себя подумав, что страх перед этой самой любовью и мешает мне, с одной стороны, строить свои отношения с женщинами, с другой — помогает жить обыкновенной, не сотрясаемой разными глупостями жизнью. Примеров тому, что любовь разрушила жизни, у меня была целая коллекция. После того как я насмотрелся на супружеские измены и попытался понять их причины, механизм, у меня выработалось стойкое отвращение к институту семьи вообще. Зачем люди женятся, если потом только делают вид, что у них семья, а сами постепенно становятся совершенно чужими людьми?

Вернувшись в дом, мы застали Бориса Равенкова сидящим на диване в гостиной с совершенно потерянным видом. Записка по-прежнему находилась в его руках. Заметив нас, он словно очнулся, поднялся и, находясь некоторое время в ступоре, стоял передо мной, словно подыскивая слова.

— Получается, что я зря вас побеспокоил, — сказал он убитым голосом. — Я заплачу вам, когда мы вернемся в Москву. Главное, что она жива.

— Борис, вы действительно поверили в эту записку? Вы это серьезно?

— В смысле? Что вы хотите этим сказать?

— Меня совсем недавно убеждали в том, что Нина — человек ответственный, что она не могла бы даже сорок восемь часов держать вас в неведении относительно своего местопребывания. И вдруг, получив записку, вы словно сразу забыли об этом и поверили в то, что Нина Бретт бросила вас. И не только вас, но и вообще все! Вы же поняли из записки, что она срывает свои выступления в том же Буэнос-Айресе! Разве такое возможно? Она же не просто певица, она серьезная оперная певица… Для таких, как она, существуют очень строгие правила, не так ли?

— Да, вы все правильно говорите. Но записка написана ее рукой. К тому же она такая, как бы это сказать, легкомысленная, что ли… Такие записки не пишут под давлением. Она не могла принимать душ под дулом пистолета, вы понимаете, о чем я? Вы когда-нибудь слышали, чтобы похитители позволяли своим жертвам заехать в свой загородный дом, спокойно помыться, собраться, да еще и написать такую вот записку? В ее положении с ней обращались бы совершенно иначе. И записка была бы принципиально другая, типа: «Меня похитили. Боря, заплати этим козлам столько, сколько они просят»… Это грубо говоря. Но чтобы я, воспользовавшись банковской доверенностью, расплачивался с театрами, — это смахивает на бред, вы не находите?

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что моя Нина влюбилась в какого-то негодяя, которому нет дела до ее жизни, который не любит музыку, оперу и которому все равно, что ее имя будут полоскать в прессе… Да что там, с ее карьерой после этого финта будет покончено. Ни один театр не заключит с ней контракт. На Нине Бретт можно будет поставить крест.

— Кто этот, как вы говорите, негодяй? Быть может, вы замечали что-то? Кого-то рядом с ней?

— У нее великое множество поклонников, я уже говорил. И кто именно вскружил ей голову — представления не имею.

— Быть может, Кузнецов? — я осторожно произнес это вырванное мною у красавицы Стеллы имя одного из самых серьезных поклонников Нины Бретт.