Стеклянный меч - Андрей Лазарчук

– Неужели тот самый?

– Нет, просто похож.

– Тебе.

Я сунул пандейский револьверчик, действительно похожий на «ибойку», с которой прошло и закончилось наше детство, в карман. Этот хотя бы стрелял нормально, и на расстоянии вытянутой руки из него можно было попасть в тыкву… Чак шёл вперёд, пригибаясь и держась края тропы.

Я последовал за ним – держась другого края.

Дом, в котором жили старатели, был очень стар и явно знавал лучшие времена. Сейчас невозможно было понять, чем он был раньше. Наверное, какой-то факторией. Здесь торговали с горцами. Вокруг дома торчали остатки частокола – надо полагать, постепенно разбираемого на дрова: вон и поленница сложена, и летняя печь стоит под навесом. Там, где частокол когда-то замыкался, стояла рамина ворот; на перекладине смутно угадывалась какая-то надпись. Через ворота проходила утоптанная тропа. У той части дома, которая, похоже, в лучшие времена была складом, просела крыша, половина дощатой кровли то ли провалилась, то ли её сдуло ветром. Жилую часть поддерживали в порядке, белили известью, но от старости она несколько перекосилась и вросла в землю по самый верх фундамента. Из трубы шёл легкий дымок. Дверь была приоткрыта.

На полпути от дома к воротам лицом вниз лежал человек. Он лежал так просто и естественно, что казался неотъемлемой частью ландшафта.

Наверное, Чак тоже именно так всё это воспринял, потому что притормозил и дёрнулся только тогда, когда почти поравнялся с телом. Я догнал его и встал рядом, держа револьвер в опущенной руке и положив большой палец на спицу курка.

– Кто это? – спросил я.

– Руг, – тихо сказал Чак. – Дневальный.

Он присел и, не отрывая взгляда от двери дома, перевернул тело на спину. Человека был несомненно мёртв, и мёртв совсем недавно. Я быстро посмотрел на него. На свитере напротив сердца расплылось небольшое чёрное пятно. Один точный профессиональный удар…

Не вставая, Чак метнулся к поленнице. Я знал, что этот увалень быстр, но не думал, что до такой степени. Там он замер на несколько секунд, потом не распрямляясь, почти на четвереньках, рванул к дому. В правой руке его вдруг оказался топор. Я тоже побежал к дому, заходя с другой стороны.

Не было никаких других звуков, кроме тех, что производились нами.

Дверь, как это принято в горских домах, открывалась внутрь. Я сделал знак Чаку, чтобы он замер, и он замер. Потом я показал, что я пойду первым, а Чак будет меня прикрывать. Он понял и кивнул. А я сообразил, что забыл, как надо входить в дом. В смысле, без гранаты. Сначала идёт граната, потом входишь ты. Гранаты у меня не было, и я впал в ступор. Ненадолго, на пару секунд.

Изнутри дома не доносилось ни звука. Зато отчётливо тянуло свежим дерьмом и кровью.

Надо было входить.

Держа револьвер стволом вверх, я вкатился внутрь, привстал на колено, крутнулся назад – если вдруг кто-то притаился за дверью. Но нет, не было никого.

В смысле – никого живого…

– Чак, – позвал я.

Стало темнее. Чак остановился в двери. Потом я услышал, как он судорожно вздохнул.

В доме стояло пять железных двухярусных коек – таких же, как в казармах, только в казармах их ставят изголовьем к стенке, а здесь они стояли к стенке боком. На четырёх нижних полках в неправильных позах врасплох застигнутых смертью – лежали люди. С верхних или успели спрыгнуть, или их стащили… это ещё три трупа на полу. Тех, кто на койках, я думаю, закололи беззвучно. Со спрыгнувшими не стеснялись и располосовали от души.

Стараясь не ступить в лужи, я бочком подобрался к окну и сдвинул ставню. Она отъехала со скрипом, впуская красноватый свет позднего утра.

Позади Чак что-то пробормотал. Я повернулся к нему. Его лицо меня напугало больше, чем все покойники. Оно было отрешённым и совсем детским, разгладились все морщинки, рот приоткрылся, глаза смотрели куда-то сквозь всё. Я приобнял Чака за плечо и вывел его наружу.

Там его стало рвать.

* * *

Собственно, не надо быть кидонским мудрецом, чтобы понять, что здесь произошло. Какая-то мелкая банда хищников подобралась беззвучно и перебила старателей, чтобы завладеть добычей. Надо полагать, среди старателей был и член банды – девятое тело мы не обнаружили нигде. Теоретически можно было бы предположить, что он в одиночку расправился со всеми товарищами, но тогда непонятно, как он вынес полтораста килограммов «пушнины» – не только взвалил на себя, но и поволок через два перевала…

Конечно, надо было что-то решать, что-то делать, но я чувствовал полнейшее опустошение внутри. Не столько физическое, сколько моральное. Все силы ушли на то, чтобы добраться сюда, и вот вам.

Наверное, поэтому Чак взял себя в руки значительно раньше меня.

Во-первых, он заглянул в кладовую. Припасы хищники не тронули. Хоть что-то хорошее должно было случиться. Во-вторых, сходил за Эхи и перенёс его сюда поближе. Эхи уже был розовый и дышал как надо, только не просыпался. В-третьих, он начал копать могилу. Почва была мягкая, почти чистый песок, и дело шло быстро.

Я занялся тем, чем мог: развёл в летней печи огонь, поставил чайник и два ведра с водой. Без чая я пропаду. Потом подумал и ещё в отдельной кастрюльке поставил греться воду для похлёбки.

За это время Чак углубился в землю почти по пояс.

Я сварил суп. То есть как сварил: вывалил в кипяток банку гороховой каши с мясом. Мы с Чаком молча его похлебали. Чак пошёл дорывать могилу, а я оставшийся бульон по ложечке выпоил Эхи. Бульон он выпил, но продолжал спать.

Потом я прибрал покойников. Сильно порезанных завернул в одеяла и в непромокайку, остальных просто сложил в позе эмбрионов и зафиксировал тесьмой. Трупы начинало схватывать окоченением. Время оказалось сильно послеобеденное, я и не заметил, как оно прошло.

Пришёл Чак, весь чёрный – под песком оказалась графитная глина. Мы стали выносить покойников и складывать их на краю ямы. Принесли всех и сели покурить. У меня опять закружилась голова, ещё сильнее, чем утром. Чак понял это по-своему и сходил за шнапсом.

Мы сложили убитых в могилу – удивительно, но они поместились как раз, и втискивать не пришлось, и свободного места не осталось, – Чак постоял с закрытыми глазами, шевеля губами совершенно беззвучно, и мы в две лопаты забросали тела землёй. Уже темнело.

Ещё час мы потратили на уборку дома. Я выносил окровавленные и грязные тряпки и бросал их в костёр, а Чак горячей водой с песком оттирал пол и стену. Потом мы закончили и это дело, я набил печку дровами, затопил…

Мы сели на крылечке и, открыв ещё одну банку консервов – на этот раз это было чистое мясо, – помянули убиенных. Я охмелел почти сразу – не столько, наверное, от шнапса, сколько от сытости. И ведь нельзя сказать, что в «Птичке» нас держали впроголодь, нет… но это было как первые полгода в армии, например: всё время хочется жрать. Жрать и спать. Хотя и того и другого отпускают строго по науке. А потом вдруг оказывается, что нормы тебе этой не просто хватает, а даже остаётся какой-то избыток. Наверное, и на второй год в «Птичке» мне начало бы так казаться…