Игры падших - Сергей Станиславович Юрьев

– Не дался, – выдавил из себя Буй-Котяра.

– Что ж ты сразу не сказал, что ты у нас не гражданин, а просто житель? – Вопрос прозвучал беззлобно, даже как-то покровительственно. – Сразу бы сказал, никто бы тебе и мешать не стал. Закон есть закон: чем меньше прав и ответственности, тем больше свободы. Вот. – Штаб-майор раскрыл лежавший на столе том в бархатном переплёте. – Жители Соборной Гардарики пользуются свободой вероисповедания и могут с дозволения волостных Веч создавать свои религиозные общины, которые подлежат обязательной регистрации. Статья третья, пункт четвёртый Конституции. Мы, знаешь ли, такого, что против закона, никогда не делаем. Провинился – получи своё, а всякое бесчинство и беззаконие я на корню пресекаю. Иди. Всё.

– Идти? – Буй-Котяра ушам своим не верил. О начальнике колонии соседи по бараку говорили, не иначе как о лютом звере, не знающем ни пощады, ни жалости. – Так я пойду?

– Иди, иди… – Казалось, гражданин начальник погрузился в собственные мысли и уже начал забывать о заключённом № 93, которому он только что продемонстрировал чудеса доброты. – Нет, постой!

– Стою. – Буй-Котяра застыл с рукой, протянутой к дверной ручке.

Штаб-майор выдвинул из стола ящик и выудил из него идентификационную карточку.

– Твоя?

– Не знаю.

– Твоя. Не забывают тебя друзья твои язычники, не забывают. Кто-то деньги на твой счёт перечислил. Пять тысяч гривен. Полмашины купить можно. Что с деньгами делать будешь?

– Не знаю. – Буй-Котяра действительно не знал. Больше сотни гривен он в руках ни разу не держал, да и те – только если Кудесник на станцию за продуктами пошлёт.

– А я знаю. – Штаб-майор добродушно осклабился. – И друзья твои язычники знают. Тебе, конечно, деньги ни к чему, зато я знаю, кому они очень даже пригодятся. Только я – не вор и не грабитель, я – твой благодетель, можно сказать, заступник, и поэтому ты должен всё отдать сам. Если не умеешь пользоваться, я научу. – Он погладил серый пластмассовый кожух сетевого кассового аппарата, стоящего слева от стола и протянул заключённому его карточку. – Бери-бери.

О том, что карточкой можно пользоваться, как деньгами, Буй-Котяра знал только понаслышке, об это серебристой бляхе ему было известно только то, что на станции без неё лучше не появляться. Она была приятной на ощупь, она слегка щекотала подушечку большого пальца, в ней как будто скрывалась память о прошлой жизни, спокойной и сытой.

– Сюда вставляй и держи, пока я не скажу. – Гражданин начальник, кося глазами в какую-то бумажку, нажал на аппарате несколько кнопок, потом дважды щёлкнул синим переключателем. – Всё. Отправляйся на свои нары и будь спокоен – без дела тебя никто не тронет. Пару месяцев живи спокойно, а там посмотрим, как твои друзья-язычники о тебе заботиться будут.

За дверью раздался сдержанный смешок.

Свидетельство второе

Мой юный друг, письмо, что вручил мне третьего дня твой посланник, не на шутку меня обеспокоило. Оно пронизано скорбью и ненавистью, а эти чувства, овладев одним из нас, Тайных Служителей, несут угрозу, которая может оказаться страшнее всего, что нам уже пришлось пережить. Я знаю, у тебя есть причины и для скорби, и для ненависти, но долг обязывает тебя смирить и то и другое.

Третье нашествие повергло в прах всё, что нам дорого, всё, что, казалось, придавало смысл нашей жизни и нашему Служению. Мы вынуждены затаиться, скрыть свои имена и своё прошлое, хотя в нём не было ничего такого, чего следовало бы стыдиться.

В письме ты сетуешь на то, что мы совершили ошибку, не отдав все подвластные нам Силы борьбе с беспощадным врагом, но как мы могли отдать то, что нам, по сути, не принадлежит? Если бы мы попытались залить расплавленным камнем наши нивы и наши леса, враг стал бы поистине беспощаден, и нас ждала бы та же судьба, что четыреста лет назад стёрла с лица земли целые народы. Нет, не цезарь Крепс истребил альманов, ламбародов и вандалов – они сами уничтожили себя, поскольку их магистры готовы были преступить Закон, который выше любых человеческих помыслов и глубже любых человеческих страданий. Любая ошибка лишь тогда исправима, если совершивший её не оскверняет будущего и не теряет надежды. Мы потеряли Галлию, но это не означает, что Галлия потеряла нас.

Даже если бы мы не оглядывались на Закон, нам всё равно не суждено обрести Всемогущество, поскольку им не может обладать никто, поскольку оно само обладает всем и всеми. Сейчас наша милая Отчизна оказалась под вражеской пятой, но она продолжает существовать, а значит, у неё есть будущее. Если бы мы дерзнули обрушить на завоевателей всю мощь, которая таится в наших книгах и наших таро, они несомненно провалились бы в Пекло вместе со всеми своими баллистами, кораблями, ахайским огнём, железной дисциплиной, непреклонной волей и несокрушимой верой в гений «божественного» цезаря. Но и Галлия провалилась бы вслед за ними, потому что, выпустив на волю Всемогущество, никто не смог бы удержать его на привязи. Что Галлия… Не осталось бы никого, кто мог бы вспомнить о том, что она когда-то была.

Ты пишешь, что и сейчас не поздно обрушить на врага и пламя Пекла, и громы небесные. Да, ввергнуть мир в первородный хаос никогда не поздно. Некий ахай, имя которого я не желаю упоминать, хотя оно мне известно, добился неувядаемой славы тем, что предал огню прекрасный храм, гордость своего города и своего народа. Никто не помнит имени строителя этого храма, но всем известно имя того, кто его разрушил. Ты пишешь: следует сделать выбор: свобода или смерть. Но выбора нет. Ты предлагаешь смерть, и, поверь, тебе не видать даже славы разрушителя. Просто некому будет вспомнить твоё имя.

Однажды время, когда мы жили, станет легендой, красивой сказкой о беспримерной доблести, о великих подвигах, о неувядаемой славе, и как бы ни были велики наши страдания, для нас они лучше, чем небытие, в которое погрузилось бы всё, что нам дорого, что придаёт смысл нашей жизни и нашему Служению.

Пока ещё держатся герцогства Руа и Шамо, пока ещё кажется, что замок Ханн стоит на пути завоевателей неприступной твердыней, но не стоит рассчитывать на то, что железные когорты ромеев не продвинутся дальше на север. Такова воля планид, и, не преступив Закона, не изменить предначертаний небесных светил.

Не подумай, что мне непонятна твоя боль, – это и моя боль, это боль любого из нас. Но ты должен понять, что есть грань, которую не следует переступать никогда, – та, за которой начинается отчаянье. Да, мы потеряли почти всё, чем владели, и теперь, когда мы лишились Родины, может показаться, что у нас не осталось ничего достойного Служения, ничего такого, ради чего нам стоило бы хранить наши Тайны. Но это не так, мой юный друг, совсем не так. Мы потеряли Галлию, от которой остались лишь два герцогства, но и они едва ли продержатся до конца столетия. Мы потеряли Галлию, но приобрели весь мир. Может быть, это прозвучит кощунственно, но, оставшись без Родины, мы обрели свободу, сбросив с себя вериги долга, которые веками приковывали нас к земной тверди. Теперь мы гонимы и земными владыками, и Церковью. Любой бродяга, узнав, кто мы такие, может бросить в нас камень, а те, кто ещё недавно шёл к нам за помощью и советом, стыдятся протянуть нам руку.