Гудериан - Кеннет Максей

Как военный специалист, Гудериан на короткое время стал членом делегации на мирных переговорах в Версале. Он понял и все остальное, причем слишком хорошо: хватался за все, что могло укрепить моральный дух немцев и в то же время привести Антанту в замешательство. К апрелю фон дер Гольц вытеснил Красную армию из Литвы и южной Латвии. Одновременно с военными делами, он не забыл и о политике, назначив премьер-министром Латвии своего ставленника Карлиса Ульманиса. Военные операции сопровождались идеологической чисткой. Казнили не только красных, но и всех, кто подозревался в симпатиях к ним. Был разработан план взятия Риги.

Сект поддерживал этот план еще и потому, что присутствие в балтийских государствах германских войск наряду с белогвардейскими должно было помочь установлению хороших отношений с будущим русским правительством, при условии, конечно, что наступление белых на Петроград увенчается успехом. Преследуя эту цель, белые располагали также поддержкой держав Антанты. Такой мост между Берлином и Петроградом был желателен, поскольку Германия осталась без единого союзника, а этого она никак не могла себе позволить. Ситуация оказалась очень деликатной и требовала постоянного жесткого контроля за действиями фон дер Гольца и Железной дивизии – самой боеспособной единицы среди пестрых по национальному составу частей, пытавшихся наладить взаимодействие в борьбе против красных и в то же время не потерять доверия Антанты. Не следует забывать, что Железная дивизия являлась как бы концентрированным выражением стремления немцев к агрессивной экспансии.

Германское правительство, не имевшее иной альтернативы как согласиться с требованиями Антанты, не могло открыто поддерживать экспансионистские устремления фон дер Гольца. И все же, был найден выход, позволивший Железной дивизии 21 мая участвовать в штурме Риги. 2 июня в эту дивизию в качестве второго офицера генерального штаба направили Гудериана. По мысли Секта и Фрича, это назначение могло усилить влияние генерального штаба в самой чувствительной точке. Оно также было очень показательным в плане того доверия, которое начальство питало к этому молодому офицеру всего лишь тридцати лет от роду. Они положились на его способность здраво оценить положение в момент смертельной опасности, когда патриотические чувства могли легко повлиять на взвешенность суждений. Если бы Гудериан справился с этим заданием, его перспективы продвижения по службе возросли бы многократно: человеком будущего был не только Сект, но и Вильгельм Гейе (новый начальник штаба), и Фрич. Те, кто получал назначения на высокие командные посты, обычно забирали с собой самых способных штабистов, своих любимчиков.

Прошли считанные дни, и 21 июня в бою у Лемзала Гудериан впервые проявил умение в критический момент быстро ориентироваться в сложной тактической обстановке, умение, которое сделает его знаменитым. Главная колонна под командованием капитана Бланкенбурга потерпела неудачу после того, как ее командир был ранен. Гудериан тут же увидел опасность, но одновременно распознал и возможность ее избежать. По собственной инициативе он поднял по тревоге резервный пехотный полк и бросил его в бой, чтобы не снизился темп наступления. И не его вина, что атака, в конце концов, не удалась. Причины провала заключались в недостаточной подготовке и неадекватных ресурсах.

Конечно, ситуация уже выходила из-под контроля немцев, и во многом они сами были виноваты. Падение Риги сопровождалось массовыми убийствами, лежавшими на совести как большевиков, так и немцев и латышей. Гудериан в письме сообщил, что большевики убили свыше четырех тысяч человек, но существует достаточно фактов, подтверждающих, что точно такие же расправы чинили и их противники. Во времена, когда всеми овладевает отчаяние, моральные устои сильно размываются. Один из военнослужащих Добровольческого корпуса писал: «Там, где когда-то стояли мирные деревни, после нас оставались лишь пепел, зола и обуглившиеся балки и прочие деревянные детали строений. Мы развели погребальный костер, в котором горели не только неодухотворенные вещи – там горели наши надежды… законы и ценности цивилизованного мира… а мы возвращались, пошатываясь, пьяные и нагруженные награбленным добром». Бесчинства явно вышли за рамки здравого смысла в то время, когда сдержанность и умеренность могли бы окупиться сторицей.

Ульманис уже пожаловался, что немцы толкают латышей к коммунизму. «…Латвийский народ обнаружил – большевики менее жестоки, чем немцы», – писал он. Фон дер Гольц заменил Ульманиса Андреасом Нидрой, который встал во главе нового правительства, и Антанта, до сих пор безучастно взиравшая на все происходящее в Прибалтике, вдруг осознала, чем пахнут амбиции фон дер Гольца, и спохватилась. С ее стороны было оказано мощное давление с целью прекратить насилие в Латвии. В мае опубликовали условия мирного договора, и 28 июня этот жестокий для Германии документ был подписан в Версале. Он нанес сокрушительный удар по Германии, ее вооруженным силам и надеждам. Германским ВМС запрещалось иметь подводные лодки и линкоры. Армия не могла иметь на вооружении авиацию, тяжелую артиллерию, химическое оружие и танки. Более того, к 3 марта 1920 года численность самой армии должна была сократиться до 100000, а те заведения, где Гудериан постигал военную науку – офицерское училище в Лихтерфельде, Военная академия и генеральный штаб, – ликвидировались. Германия вскоре будет беззащитной, – к такому выводу пришли Гинденбург, Сект и вся высшая военная иерархия. Оптимистические надежды сохранить то, что запретили союзники, пришлось оставить. Чтобы спасти хоть что-то, приходилось изворачиваться и прибегать к хитрым трюкам. Первоочередной задачей Секта, назначенного председателем подготовительной комиссии по переводу армии на штаты мирного времени и исполняющим обязанности Верховного главнокомандующего, являлся вывод германских войск из Прибалтики, неизбежным следствием чего оказался бы подрыв военной мощи Добровольческого корпуса. Именно Сект сразу же убедил фон дер Гольца оставить Ригу, дав ясно понять, насколько беспросветно будущее. В то же время все происходящее было ужасным ударом для таких офицеров, как Гудериан, у которых чувство послушания и воинской дисциплины боролись с чувства патриотизма. Все, что было так дорого Гудериану, в одночасье оказалось разрушенным, возникли эмоции, которые трудно вообразить тому, в ком есть хотя бы грамм патриотизма и кто не пережил позор внезапного поражения. Каждое письмо к Гретель дышит отчаянием и почти невыносимым напряжением. Это очень важно для понимания последующей карьеры Гудериана. 14 мая он выразил свое изумление «пивным спокойствием» восточных пруссаков, как это он назвал, которое не поколебало опубликование условий мирного договора. Их безразличие и инертность Гудериан принял за тупую покорность: «Если мы примем этот мир, с нами будет так же покончено, как если бы мы не сделали этого. Поэтому я за то, чтобы ничего не предпринимать. Тогда Антанта может захватить силой то, что ей нужно. Увидим, насколько далеко они зайдут, потому что они могут нас уничтожить, но не более того. Если бы у нас все еще была армия, наша гордая, прекрасная армия, такой позор был бы невозможен». Однако ему уже было известно, что германские силы в Балтийских государствах, за исключением Железной дивизии, развалились: «…они будут воевать не за отечество, а только за землю, на которой поселились бы». Его переполняло отвращение. 6-го июля Гудериан услышал, что немецкие войска должны оставить Ригу, и в тот же день получил от обеспокоенной Гретель письмо с упреком: «Мне понятен твой гнев по поводу этого позорного договора, – писала она, – и все же горсточка людей ничего не может изменить, их жертва будет напрасна. Ты еще будешь нужен родине, просто момент пока не настал… сейчас, когда мир уже подписан, и условия приняты этим преступным правительством, сделать ничего нельзя. Так что ваша кампания в Балтийских государствах не получит никакой поддержки…»