Идеальная для колдуна - Лика Семенова

— Ты не пожелаешь мне доброго вечера?

Амели опустила голову:

— Доброго вечера, мессир, — голос осип, вырвался жалким бормотанием.

Колдун махнул рукой, и Гасту поспешил покинуть салон.

Амели сидела прямая, напряженная, смотрела на свои посиневшие ногти и молилась святому Пикаре. Колдун не обращал на нее внимания, что-то подцепил с позолоченного блюда, положил себе в тарелку, хлебнул вина из хрустального бокала. Наконец, долго смотрел на Амели, прищурившись, отбросил вилку:

— Тебе что-то не нравится? — он откинулся на спинку стула и нервно барабанил тонкими пальцами по белоснежной скатерти. Перстень с огромным синим камнем искрил так же ярко как и его глаза.

Амели опустила голову еще ниже:

— Нет.

— Что «нет»?

— Мне все нравится.

Колдун подался вперед и придирчиво окинул взглядом ее простое суконное платье практичного бутылочного оттенка. Унылое платье, но при безденежье платье должно быть практичным.

— Как ты посмела выйти к ужину в этом рванье?

Это было справедливо: скромный туалет казался неуместным, но другого попросту не было. Но, посмела? Уму непостижимо!

Амели вскинула голову:

— Потому что нет другого, мессир, — в такие моменты страх отступал, хотелось запальчиво наговорить с три короба. — Я могу уйти и не омрачать ваш ужин, — она на миг встретилась с синевой чужих глаз и тут же опустила голову. Глупость. Какая глупость! Нельзя возражать. Но как же это сложно…

— Сидеть.

Так отдают приказы собаке. Демон говорил, что колдун не терпит возражений. Амели до боли сжала кулаки и опустила голову еще ниже.

Колдун взмахнул кистью, между пальцев пробежал юркий синий огонек, и Амели вздрогнула, увидев, что зеленое сукно сменилось травчатым лазурным бархатом. На вставке лифа зажглась россыпь жемчуга и прозрачных голубых камней, похожих на аквамарины. Она неосознанно коснулась пальцами дорогой отделки и осмелилась поднять глаза.

Колдун усмехнулся уголком губ, он казался довольным:

— Теперь ты похожа на женщину, достойную сидеть со мной за одним столом.

Прозвучало пренебрежительно. Но теперь больше всего хотелось заглянуть в зеркало — самое естественное желание женщины, примерившей новое платье. Хороша ли она? Амели лишь вновь опустила голову и придвинула серебряный кубок, пытаясь поймать свое отражение в начищенном до зеркального блеска боку, но увидела лишь искаженное лицо и цветные пятна. Она оставила кубок и вновь спрятала руки на коленях, чувствуя, что теперь щеки пылали.

Колдун вернулся к блюдам, но через несколько минут вновь отстранился и постукивал по фарфору кончиком вилки:

— Почему ты не ешь?

— Я не голодна, мессир.

— Врешь.

Он прав. Амели умирала от голода, но в присутствии колдуна кусок не лез в горло, а приборы дрожали в руках.

— Ешь, — он пристально уставился, буравя синими глазами.

Если бы колдун предстал в облике старика, Амели бы уже чувств лишилась от страха. А может, напротив, все было бы проще… Не было бы этого недопустимого постыдного трепета. Он будто забавлялся. Сейчас вновь постоянно казалось, будто он ее раздевал. Одним лишь взглядом: крючок за крючком, булавку за булавкой, шнурок за шнурком. Это новое платье будто неумолимо сползало с плеч под его невидимыми пальцами. Амели взяла вилку, подцепила кусочек тушеной оленины, положила в рот и проглотила, не жуя, не чувствуя вкуса. Бросила вилку и закрыла лицо ладонями:

— Прошу, мессир, отпустите меня домой.

— Меня зовут Феррандо.

Хорошо, пусть так:

— Господин Феррандо, отпустите меня домой.

Колдун какое-то время просто смотрел, снова постукивая вилкой по хрустальному бокалу. Этот звук действовал на нервы, как капающая в гулкий чан вода. Наконец, поднял бровь:

— Это еще зачем?

Странный вопрос. Амели отняла руки, посмотрела через стол, через ровное колдовское пламя свечей:

— Затем, что я хочу вернуться домой. К родителям, к сестрам. Разве это кажется странным? Неужели это странно?

Колдун медленно поднялся и направился в ее сторону, обходя стол. Сердце замерло, Амели похолодела и забыла, как дышать. Он встал за спиной, склонился и легко коснулся пальцем щеки. Его локоны щекотали шею. От этого прикосновения все внутри ухнулось, расходясь непривычной дрожью, сердце бешено колотилось. Она вновь почувствовала, как заливается краской.

Его губы едва не касались уха:

— Я за тебя достаточно заплатил твоему весьма хваткому отцу, — дыхание обжигало кожу. — Ты не должна никуда хотеть, — голос обволакивал, но смысл этих слов впивался острыми шипами. — Теперь ты моя. Так же, как горбун или демон. Как этот стол, тарелки, дом… — Он склонился еще ниже и коснулся щекой ее щеки: — Моя собственность.

Слова звучали заклинанием, все переворачивая внутри, но что это за слова? Невозможные. Чудовищные. Отец никогда не сделал бы такого — его просто запугали. Амели сглотнула и сжала кулаки:

— Я же не коза, мессир, чтобы меня можно было купить или продать. Я живой человек, — она едва не плакала, одновременно борясь со жгучим стыдом. — Даже вилланы не составляют собственность господина. Мой отец дворянин, вы не имеете права.

Колдун отстранился:

— Ты женщина. Это почти одно и то же. Я имею все права.

— Но это совсем не одно и то же, — от возмущения Амели повысила голос.

Он подцепил пальцами ее подбородок и заставил поднять голову:

— Ты споришь? Тебя не научили почтению?

— Я возражаю, потому что вы не правы. Женщина — не коза. Ее нельзя купить.

Теперь он смеялся, сверкая ровным рядом белых зубов. Обошел стол и вернулся на место, пожевывал кончик ногтя:

— Кто внушил тебе эту дурь? Мать?

Амели покачала головой:

— Это не дурь.

— Опять споришь, — он снисходительно скривился — похоже, это его забавляло. — Женщина, пока она девица, — такое же имущество отца, как дом или корова. Или прочий хлам. Разменная монета в сделках и династических союзах. Хотите мои земли — так возьмите в довесок дочь, ибо кровь надежнее золота. Хотите перемирия — так возьмите дочь. Хотите приданное — так возьмите дочь. Отцы — первейшие торгаши.

— Мой отец не такой.

— Я был честнее — я сразу требовал дочь, позволив ему остаться порядочным человеком.

Амели опустила голову:

— Вы его заставили.

Колдун покачал головой и хлебнул вина:

— Я его убедил.

Он может называть это как угодно. Отец никогда не поступил бы так без веских причин, из-за денег. Отец скорее бы сел в тюрьму… Все ложь. Их запугали, Амели сама видела. Она глубоко вздохнула и подняла голову: