Волчья лощина - Лорен Уолк

— Маргарет, — заговорила мама, — компрессы будете менять каждый час. Только сильно не отжимайте. Полотенца должны быть мокрые. И следите, чтобы ваша больная не простудилась в такой сырости.

Уже в дверях мама добавила шёпотом:

— Начнёт лихорадить — пусть попьёт отвара. И доктора Бенсона обязательно вызовите.

— Всё сделаю, Сара, дорогая моя. Спасибо вам. И тебе, Аннабель, спасибо. Наша Бетти всегда так хорошо о тебе отзывается. Вот станет ей лучше — ждём тебя в гости.

К огороду мы подъехали уже в полной темноте, но при фарах мигом надёргали свёклы на ужин. Я бы с удовольствием ещё поработала. Это же здорово: потянешь из земли за тощую ботву, глядь — сюрприз. С виду свёкла неказиста, что и говорить. Толстокожая, грязная, твердокаменная, да ещё этот хвост волосатый, почти крысиный. Зато внутри — мраморно-рубиновая сладость. Стоит только её поварить — она совсем размягчится.

Вот было бы правильно, хорошо в мире, если бы из грязного всегда выходило чистое и нарядное, из жёсткого — мягкое и вкусное.

Бальзаминовый отвар помог, но не сразу — очень уж был тяжёлый случай. Назавтра Бетти всё ещё лежала в постели, Энди, верно, шатался по полям, ловил последние тёплые денёчки — словом, в школе было спокойно. Миссис Тейлор распахнула окна, впустила аромат бабьего лета и птичий щебет. Я выучила новое слово — «звукоподражание»; после большой перемены всё повторяла его про себя по складам, запоминала, где «о», где «а».

На следующее утро Бетти с Энди явились вместе. Лицо и руки у Бетти были ещё красноваты, припухлость оставалась, но я всё равно глазам не верила. Неужели только позавчера Бетти выглядела как кусок сырого мяса? Впрочем, она была в блузке с длинными рукавами и в брюках, а двигалась осторожно, бочком.

Я заметила Бетти со школьного крыльца. Мы с подружками ждали, пока миссис Тейлор нас позовёт, напитывались солнцем впрок. Кто-то из девочек крикнул:

— Эй, Бетти! Привет!

Бетти остановилась. Выждала секунду, затем подошла поближе, помахивая пакетиком, где был завтрак. Вперила в меня взгляд, подняла правую руку. Нарочито медленно сжала пальцы в кулак и сказала с улыбкой:

— Привет, Аннабель.

Разумеется, на благодарность я не рассчитывала. Но и кулака тоже не ожидала. Хотя могла бы и предвидеть.

— Откуда у тебя столько злости?

Я спросила совершенно искренне. Мне правда было любопытно.

— Просто я старше тебя, — ответила Бетти. — Вот подрастёшь — тоже выучишься, как за себя постоять. Если, конечно, умишка хватит — а это вряд ли.

Тут она ошибалась. С головой у меня был порядок, я и в неполные двенадцать знала: злоба и умение за себя постоять — разные вещи.

Выглянула миссис Тейлор:

— Девочки, идите в класс.

Мы пошли. Только Бетти осталась на крыльце. Появилась она через час, и не одна, а с Энди. Энди успел загореть, был одет во всё чистое, отутюженное.

Бетти, даром что пришла в брюках, рядом с ним выглядела очень женственно.

— Энди, я очень рада, что ты снова с нами, — сказала миссис Тейлор и добавила, глядя на Бетти: — Надеюсь, тебе уже лучше.

Они уселись, урок продолжался. До большой перемены в классе был относительный порядок. Энди почти сразу заснул. Бетти не сводила глаз с него, спящего, не реагировала на замечания миссис Тейлор, даже учебник не открыла. Когда Энди, наконец, проснулся, Бетти улыбнулась и слегка дёрнула его за рукав. Он тоже расплылся в улыбке и одновременно зевнул во весь рот. Затем сел прямее, подобрал длинные ноги.

Я подумала: попрошу миссис Тейлор, пусть меня пересадит. Надоело глядеть на эту парочку. Потом решила: нет, не годится. Во-первых, как же Руфь? Во-вторых, пока Энди рядом, Бетти меня не замечает. Пусть и дальше так будет. Довольно с меня синяков, угроз и мёртвых птиц.

Хоть бы никогда больше не видеть существо, с улыбкой задушившее перепёлочку. Хоть бы Бетти убралась восвояси. Хоть бы как-нибудь изловчиться, отмотать время назад. Чтобы нечего было помнить. Чтобы стать прежней девочкой, которая не просит у Господа Бога волдырей для Бетти, которой такое даже в голову никогда не придёт. Но, раз это невозможно, порадуюсь и такой малости, как безразличие Бетти. Энди словно перетянул её к себе, прочь от меня — спасибо ему и на том.

На переменках мы обычно бегали вокруг школы (она стояла у лесной опушки), прыгали через верёвочку, играли в классики или просто дурачились. Приближаться к грунтовой дороге нам запрещалось. Дорога шла мимо школы, выныривала из одной лощины, чтобы нырнуть в следующую. На редкие автомобили мы внимания не обращали, но, если слышался стук конских копыт, я выходила из игры и мчалась к повозке ли, к прицепу ли, чтобы поболтать с возницей, а то и принести лошадкам воду из колодца.

В тот день мистер Фаас ехал на рынок. Пара серых тяжеловозов тащила прицеп с яблоками. Яблоки лежали и в мешках, и в ящиках — крупные, спелые, яркие. Он был добрый и приветливый, этот мистер Фаас. Просил называть его по имени — мистером Анселем; мы так и делали. Правда, однажды Генри сказал просто «Ансель», без «мистера» — и получил от мамы подзатыльник.

— Доброе утро, мистер Ансель, — поздоровалась я.

Мы с Руфью играли в «кошачью колыбель» — толстые нитки закручены на пальцах, руки мелькают, нитки запутываются.

Мистер Ансель придержал своих серых лошадей, помахал нам, крикнул «Гут морган» — нечто среднее между английским и немецким «добрым утром». Хоть мистер Ансель и прожил в наших краях лет двадцать, не меньше, немецкий акцент у него никуда не делся.

— Как поживайт, малютка Аннабель, крошка Руффь? — продолжал мистер Ансель. — Поди, фесело фам играцц, в такой-то слаффный утречк?

Мистер Ансель, когда ездил на рынок, одевался очень тщательно, совсем по-воскресному. И брюки, и рубашка, и пиджак на нём буквально хрустели — так хорошо были отутюжены. Шляпа сидела лихо, сапоги сияли на солнце. А уж яблоки он, наверно, по одному тряпочкой начищал, словно ювелиру их предложить собирался.

— Да, очень весело, — подтвердила я.

Тяжеловозы перебирали мохнатыми ногами, хотели снова тронуться в путь. Мигом я очутилась возле них, прижалась к тёплому серому боку, погладила круп.

— Вот бы и мне с вами поехать, мистер Ан-сель! Лошадки у вас такие хорошие!

Руфь стояла в сторонке. Так и вижу её, миниатюрную, хрупкую, с тугой тёмно-каштановой косичкой, в скромной юбочке ниже колена. Руфь побаивалась лошадей — вдруг лягнут? Или укусят — вон какие у них зубы! Папа Руфи работал бухгалтером. Животных они не держали, если не считать полосатого кота.

Позднее только и разговоров было, что о том, какая Руфь кроткая, безобидная. Чем она перед судьбой-то провинилась? Камень угодил ей прямо в глаз. Не камень даже — камушек; в этом-то подвох и таился. Будь камень побольше, лоб Руфи выступил бы щитом. Но, хоть и маленький, камень нанёс серьёзное увечье. Руфь опрокинулась на спину. Кровь хлынула по её щеке. Даже я, сама ребёнок, поняла: всё плохо.