Волчара выходит на след - Кирилл Казанцев

Алексей Константинович встрепенулся. Усилием воли отогнал от себя неприятные воспоминания. С трудом унял противную дрожь в руках. Повернул ключ в замке зажигания и, аккуратно вырулив со стоянки, направил автомобиль в сторону районной прокуратуры.

– А может, потянем еще по граммульке? – смиренно заглядывая в глаза Мостовому, спросил Славкин. – Один не хочу. Пошли, а?

– Нет, Саша, я не буду, – отрезал Андрей и осторожно потрогал едва начавшую заживать ссадину на подбородке. Скула еще и теперь ныла изрядно: «Ну, удружил, братишка!» – Хватит уже. И так, считай, два дня не просыхали… Да и тебе не советую. У тебя же после третьей железно крышу сносит. Смотри – наломаешь как-нибудь дров по глупости…

– Да есть немного, – покаянно вздохнул Санек, пригладил широкой пятерней сбившиеся в колтуны нечесаные волосы. – Сам понимаешь… Ладно… Заметано. Не будем – так не будем… Все. В завязке. Дуем чай с лимоном до полного просветления. Сейчас проводника озадачу.

«Наверное, зря я ему все это рассказал? – огорченно подумал Мостовой, когда за другом со стуком захлопнулась дверь купе. – Наверное, не следовало мне этого делать?.. Теперь не отвяжется. Его уже до донышка пробрало. Жажда деятельности так и прет наружу… Но положиться на него я никак не могу. Нельзя его все-таки к делу привлекать – пускай и спец он действительно классный, и помощь от него была бы точно стоящей. Как никак, а три года в Афгане командиром разведроты! И понимает он, естественно, во всех этих боевых премудростях намного больше моего… Но он же определенно болен. Не прошла вся эта батальная мерзость для него бесследно. Алкоголь психологический барьер снимает, и тут же лезет из него наружу этот гребаный абстинентный синдром[19]. И это, наверно, уже не лечится. Он же теперь просто тащится от жуткой грубости и насилия! Без этого ему теперь, наверно, и жизнь – не жизнь? Одна законченная преснятина безо всякого драйва? Он же теперь попросту опасен для окружающих. Конкретная машина для убийства…»

– Сейчас нам проводилка наш еще одну хорошую партейку притаранит! – возбужденно гоготнул Славкин, отвлекая Андрея от нелегких размышлений. И, едва не расплескав, водрузил на стол четыре стакана в гнутых кривых подстаканниках со свежезаваренным, крепким до черноты листовым чаем с толстыми ярко-желтыми дольками, надетыми на края – на манер коктейля. – И лимончик нам, паршивец, махом отыскал – стоило только вдумчиво его, засранца, попросить. А витаминчик С, Андрюша, – это ж первейшее дело в отходняк! По десятку черепушек с тобою опрокинем, и будешь ты опять – аки херувимчик непорочный. Уж верь мне, старый!.. Давай-давай, двигай! Налегай, пока не остыл. Ну, чё ты ждешь?

Мостовой поддел за тонкую верткую ручку подстаканник, пригубил: – Горячий, блин! Пусть остынет немного. Не люблю такой. Все нёбо к черту обожжешь…

– Ну и зря, братишка. Весь же смысл – в этом. Надо, чтобы кишки напрочь продирал – тогда побыстрей сработает. Въезжаешь? – спросил Славкин и, заметив хмурое выражение лица Андрея, брякнулся рядом с ним на полку, крепко обхватил за плечи, дохнул, нагнувшись, стойким густым перегаром: – И не бойся ты, Андрюх! Я ж тебя не подведу! Я еще пока вполне в состоянии с этой хренью своей военной справиться… И не думай – я больше и в рот не возьму! До полной победы нашей – ни единой капелюшечки! Обещаю… А ты ж меня знаешь…

Выдули, обливаясь потом, по четыре стакана.

– Я все, – отфукиваясь, пробормотал Андрей.

– Какой «все»?! – вскинулся Славкин. – Мы же только начали?! А знаешь, сколько мы этого чифирка ядреного на грудь в Афгане после рейда принимали? По полведра на братца…

– Да все, сказал… Не буду больше. И так полночи теперь в очко носиться.

– А ты чё, братиша, спать собрался? И не думай даже! Забыл, что ли, что мы с тобою той деточке курносенькой с пятого вагона обещали? Какой вечер ждет… Поди уж заждалась, сердешная. В конце концов – и совесть иметь надо.

– Так это ж ты обещал, Санек. Не я, – рассмеялся Мостовой.

– Ты ли, я ли? Все равно – вдвоем. Ты что, от инфаркта загнуться хочешь?

– Не понял?

– Да прочитал я где-то, помню, что сперматозоид, зараза вредная, если слишком долго в мошонке задержится, запросто может в нервном расстройстве до самого сердца дойти. Он же махонький да верткий – страсть! Так вот я и спрашиваю тебя, Андрюша, ты что же это – хочешь от постыдной смертушки загнуться?

– Да хватит тебе нести, балаболка. Давай курнем да отбиваемся.

– Да я серьезно, Андрюх… По-любому идти надо. Пять дней уже без женской ласки. Кошмар да и только!

– Ну, так иди, если приспичило, а я однозначно отбиваюсь. После пьянки этой никаких сил уже не осталось. Уже глаза слипаются.

– Ладно… Не настаиваю… Как знаешь, – шустро засобирался Санек. И по его цветущей физиономии было видно, что отказ друга составить компанию ему настроения нисколько не подпортил.

– И скажи там проводнику, чтобы больше никакого чая не таскал… Я все равно не буду…

Оставшись в одиночестве, Мостовой еще долго лежал на полке с открытыми глазами, закинув руки за голову. Спать хотелось зверски, но монотонный, размеренный стук вагонных колес почему-то не убаюкивал его, как обычно. Напротив – раздражал и тревожил. Казалось, что-то зловещее таится в этом занудном грохочущем металлическом звуке. Какое-то смутное, необъяснимое предостережение.

– Так что ты все-таки на это скажешь? – теряя терпение, спросил у подчиненного прокурор Зареченска Иван Петрович Степанчук, и его широкое массивное лицо с выступающими вперед надбровными дугами и рубленым подбородком пошло багровыми пятнами, как у штангиста, пытающегося зафиксировать предельно тяжкий вес. – Ну, может, возникло в голове хоть что-то дельное? – Спросил и, запустив за воротник рубашки короткопалую пятерню, попытался ослабить тугую резинку галстука.

Вот уже в десятый раз, наверное, оставшись после совещания вдвоем в кабинете, они гоняли взад-вперед опостылевшую запись с камеры наблюдения – единственный вещдок с места жуткого, взбудоражившего город происшествия.

– Да ничего пока на ум-то не приходит, – с усталым вздохом ответил Сазонов, не отрывая глаз от монитора. – Надо бы, Иван Петрович, со спецами поглядеть… Пускай они помаракуют… Все здесь почистят и подправят, приведут в нормальный вид… Тогда, возможно, что-нибудь существенное и проклюнется… А пока тут ни черта не разберешь… Одна муть сплошная… – Сказал, а сам подумал: «И какого ж хрена ты, павиан старый, в таком случае эту запись столько времени у себя держал? Корпел и чах над ней, как Кощей над златом? Так хотелось из нее хоть что-то самому выдавить, чтобы подчиненным в очередной раз нос утереть? Показать, какой ты до сих пор дюже вумный да глазастый?»

– Вот и смотри, если нужно… – раздраженно брякнул прокурор. – А результат – чтобы к вечеру…