Зов моря. Сборник рассказов - Ольга Евгеньевна Бондаренко

но уже другую ноту. Получилось так красиво, что Алька чуть не захлопала в ладоши от восторга. "Чуть" – потому что нужно было петь.

После этого урока Альку и еще нескольких девочек и позвали в хор.

* * *

– Бык, бык, тупогуб, тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа.

– Быстрее!

– Бык, бык, тупогуб, тупогубенький бычок…

Скороговорки. Распевки. Дыхание.

Будни в хоре наполнены музыкой, ритмом, гармонией. Альке кажется, что она ими дышит.

Радостные, звенящие голоса.

* * *

Момент прослушивания и разделения на партии.

– Первыми голосами будут петь Ира, Саша, Оля…

Алька слушает очень внимательно. Но ее не назвали. Как же так?!

– Аля, – выводит ее из оцепенения голос учительницы, – скорее вставай во вторые голоса.

Вторые? Почему? От обиды Алька чуть не плачет.

Ей ужасно не хочется быть второй. Она не любит отставать от других, а тут как будто при всех подчеркнули какой-то даже ей, Альке, неизвестный недостаток.

Она закрывается в своей комнате. Долго смотрит в окно на щебечущих птиц. Оглядывается – плотно ли заперта дверь? И поет – песни с занятий хора, но уже вожделенную первую партию.

– Я могу, – повторяет она своему отражению в зеркале. – Я могу…

* * *

"Не в саду, не в огороде, а в Кремле при всем народе…"

Одно из последних выступлений.

Как плакала Алька, когда занятия в хоре прекратились! Хоровое пение в школе стало немодным, вроде как ненужным… Другим. Но не Альке.

– Лидия Николаевна, а мы еще будем петь хором? – тревожно спрашивает она учительницу. Та внимательно смотрит Альке в глаза:

– Нет. Не будем. Теперь в школе будет вокальная группа.

Алька уходит в слезах. Хор дорог ей, это ее жизнь…

* * *

– Алевтина Викторовна, – вдруг услышала она и подняла голову от альбома с памятными фотографиями. – Мы пришли, а хор будет?

– Конечно, будет, – улыбается Алька-Алевтина Викторовна и встает. – Ну что – для начала про быка?

– Бык, бык тупогуб, тупогубенький бычок…

Контрольный день

– Я тобой недоволен, Хельга, – голос доктора был, как всегда, бесстрастным, но он позволил себе покачать головой (высшая степень неодобрения).

Я сидела на прохладной кушетке, упрямо поджав губы.

Ненавижу эту лабораторию. Ненавижу доктора.

– Вы сами виноваты, док, – я смело посмотрела прямо ему в глаза. Он отвел взгляд. – Почему именно эта семья? Почему Сибирь? Почему Россия? Почему, в конце концов, эта хаотичная планета, а не Марс, допустим, где всегда все в должном порядке?

– Слишком много вопросов, Хельга.

Я знала, что он скажет дальше. Это был эксперимент. Сейчас очень многие люди участвуют в нем. До определенного момента. Сегодня был контрольный день – время подведения итогов за тридцать лет моей земной жизни в качестве подопытного кролика.

– Док, а все же чем вы так недовольны? Я не могла поступать по-другому – нужно было как-то выживать! Тем более, что вы наделили меня свободой выбора.

Он сильнее покачал головой.

– Послушай, Хельга. Нам нужно было понаблюдать за человеком именно в таких условиях, в какие поместили тебя.

– Но почему именно я? За что? Черт побери, вы могли хотя бы дать мне полную семью, в которой есть отец?

Молчание доктора злило меня еще больше.

– Вы могли дать мне возможность стать тем, кем я хотела, без лишних потрясений? В конце концов, учесть, что я не выношу холод, одиночество, не способна пережить свои неудачи?

Он чуть заметно улыбнулся:

– Последнее – ошибка. Ты способна переживать свои неудачи. Даже слишком хорошо.

– И это все, что дошло до вас за тридцать лет?! – я уже кричала на него, но было наплевать. – Почему вы так рано забрали сестру? Это что, тоже часть эксперимента?

– Она выполнила свою программу. Если бы ты не сопротивлялась так отчаянно, забрали бы раньше и тебя.

От внезапной догадки я похолодела.

– Вы… вы хотите сказать…

Он кивнул.

– Сегодня?

– Думаю, да. Позволить тебе совершить что-то страшное с собой мы не можем. Ты уже на грани того, чтобы свести счеты с жизнью. Для тебя продолжение эксперимента слишком опасно. Поэтому мы просто заберем тебя. Так, как забрали сестру.

Я вцепилась в кушетку. Доктор это заметил.

– Тебе не будет больно, Хельга. Ты ничего не почувствуешь – просто перейдешь в другое место.

Да, знаю. Мне не будет больно. Мне. А как же…

– Док… а как же родные? Те, кто был со мной? Мама? Вы не подумали о них?

– Они справятся.

– Но за что им еще одно горе? Уход сестры был для них огромной раной. Вы хотите ранить их еще раз?

Он молчал. Мне стало противно.

– Ради своих экспериментов вы готовы на все? – я задыхалась от переполнившей меня ярости.

– Ты слишком чувствительна, Хельга. И в то же время нелогична. Ты готова причинить себе непоправимый вред, не задумываясь о переживаниях родных и близких. И тут же кричишь о сострадании к ним, которого у меня нет, как ты считаешь.

Он был прав.

– Твой контрольный день – сегодня. Не бойся. Многие уже прошли свои контрольные дни.

– Док… Дайте мне еще один шанс? Дайте время для работы над ошибками. Назначьте новый контрольный день!

Он удивленно повел бровью.

– Да, но… Конечно, такой вариант предусмотрен контрактом… Но им еще не воспользовался ни один из участников эксперимента.

– Буду первой, – я решительно поднялась с кушетки. – Готова продолжить, исправив свои оплошности. Когда у меня новый контрольный день?

– Ты же знаешь, я не имею права назвать тебе дату.

– Ок, док.

Я вышла из лаборатории.

Участие в эксперименте "Жизнь" продолжается.

Маэстро любви

– Вызывали?

– Вызывал, – на Матвеева смотрели из-за очков тусклые, бесцветные глаза директора филармонии.

Сердце замерло, а потом заколотилось тревожно и жалобно.

– Всеволод Григорьевич, сожалею, но нам придется расстаться.

До Матвеева не сразу дошел смысл сказанного.

– То есть… Вы хотите сказать…

– Именно. Ваш испытательный срок подошел к концу. Огорчу, должно быть, но Вы нам не подходите.

– Но почему? – растерянно спросил Матвеев, однако вопрос повис в воздухе…

* * *

Он брел по мартовской