Животная любовь - Катя Ланге-Мюллер

Как я теперь понимаю, все эти перекрашенные жуки-носороги и превращенные в гермафродитов жуки-олени напоминали в результате моих усилий индейцев на тропе войны, а помесь майских жуков с бронзовками и навозными жуками — пестрые елочные украшения из Рудных гор, но тогда по крайней мере некоторые из этих тварей казались мне вполне презентабельными и достойными восхищения.

Я насадила своих жуков на булавки, пользуясь старыми отверстиями, засунула их обратно в ящики, но уже без этикеток — ведь они больше не подходили, закрыла ящики стеклом, аккуратно обтянув закрытые гробики по краю черной изолентой.

Бабушка чувствовала себя уже лучше, но ей еще в течение трех дней нужно было оставаться в больнице под наблюдением врачей; родителей я тоже раньше понедельника не ожидала, так что все выходные мне предстояло провести одной. Я просто не знала, куда девать столько времени; ночи становились всё длиннее, а жуков я уже сделала. Да и вообще, скорей бы наступил вторник, ведь во вторник по расписанию — урок биологии.

«Подождите минуточку, пожалуйста, я вам что-то принесла», — тихо сказала я учителю биологии, протягивая ему черный ящичек, который только что, дождавшись, когда все выбегут из класса, достала из пластикового пакета. Учитель биологии строго, недоуменно, даже, пожалуй, слегка недовольно посмотрел сначала на меня, потом на ящичек. «Что это у тебя, зачем ты мне это даешь? Это что, так срочно?» — отрывисто произнес учитель, который еще во время урока был, как мне показалось, сильно не в духе. Он равнодушно сунул под мышку ящичек с редкостными жуками, отодвинул меня в сторону и смешными короткими шажками, как человек, которому срочно надо в туалет, поспешил к лестничной клетке.

«Там, внутри, кое-что замечательное!» — крикнула я вслед учителю, хотя и без особого энтузиазма, но он меня, наверное, уже не слышал.

Ну ладно, подумала я, он сегодня просто очень устал, у него и очков-то с собой не было, позже посмотрит — вот удивится-то.

Я была твердо уверена в том, что учитель биологии, по крайней мере на большой перемене, точно подойдет ко мне, и встала прямо в проходе на школьный двор, словно турникет, надеясь, что уж тут-то он меня не минует, но я ждала совершенно напрасно; и после окончания занятий, когда я полчаса простояла возле учительской, он тоже не появился.

Да, он действительно сегодня плохо выглядел, ну просто ужасно; может быть, у него зубы разболелись или мигрень замучила, утешала я себя вечером, перед сном, уже в постели. Я знала, что в среду учитель биологии никогда в школе не появляется и только в четверг у нас опять будет биология, последним уроком.

За пять минут до звонка я уже сидела на своем месте и не спускала глаз с двери. Мне уже дурно было от волнения — я столько времени ждала этого часа! Сейчас, сейчас он войдет, мой учитель, возможно, бросит на меня короткий, заговорщический взгляд, потом прибегнет к хитрости — заведет речь про морских млекопитающих, ведь это тема нашего сегодняшнего урока. Я подниму руку и, как всегда, всё буду знать, а потом, когда другие, оторвав задницы от сидений, займут стартовую позицию, учитель биологии скажет: «Так, всё, урок окончен, а вот вы, крайняя колонка у окна, третий ряд, слева, вы, пожалуйста, на минутку задержитесь». Тут вой сирены, призывающий на перемену, сметет весь класс в коридор, и мы с моим учителем биологии останемся наконец вдвоем.

Как только прозвучала сирена, означающая начало урока, заставив меня вздрогнуть, хотя я дождаться ее не могла, учитель биологии появился в дверях кабинета. Справа от головы учителя, совсем рядом, так, что мне на мгновение показалось, что он раздвоился, показалась вторая — голова нашего директора. Учитель биологии встал у самой доски, а директор сбоку, чуть позади от него.

Учителю не пришлось долго искать меня; когда он только начал глазами отыскивать среди тридцати по большей части скучающих или же смущенно склонившихся лиц мое лицо, мой взгляд уже давно был прикован к его поблескивающим очкам.

Рывком, словно по команде, учитель вытянулся, такой непохожий на себя — ведь обычно он всегда двигался размягченно, даже как-то устало, — коротко и резко кивнул в мою сторону и медленно поднял руку над столом, ладонью вверх, сгибая указательный палец, словно держал этим пальцем петельку незримой нити, которая привязана была ко мне и с помощью которой он поддергивал меня к себе.

«Вот вы, вы, встаньте, пожалуйста», — сказал учитель биологии. Эти слова ударили по моим ушам, словно снежный ком с тяжелым камнем внутри. У меня уже не осталось никаких сомнений в том, что необычное, не сулящее ничего хорошего поведение моего учителя, его торжественное появление на собственном уроке в сопровождении директора — это реакция на мой ящичек с жуками. С убитым видом, с убитыми глазами я медленно поднялась с места.

«Прежде чем вернуть вам вот это, я должен вам, и не только вам, кое-что сказать. Я ведь к вам обращаюсь, посмотрите, пожалуйста, сюда!» — услышала я голос моего учителя. Я подчинилась этому приказу тоже, хотя и с невероятным трудом: действительно, вот мой учитель, он стоит теперь, слегка расставив ноги, и на вытянутых руках держит над головой мой замечательный подарок.

«Конечно, уважаемые молодые люди, — проговорил учитель скорее не ироничным, а наглым тоном, — вам, вам всем, поскольку до сих пор особенно глубокими знаниями моего предмета вы не блистали, эти мертвые существа будут поначалу казаться просто препарированными насекомыми, но в данном случае, к великому моему сожалению, это не так, нет. Эти поделки из кусочков расчлененных жуков, при помощи клейстера, красок и больной фантазии, не просто результат опасной склонности к шарлатанству, хуже — это попытка использовать во зло мою доверчивость, попытка обмана, обнаруживающая отвратительный дилетантизм, совершенная одной-единственной ученицей. Да, эта коробка, наполненная кривобокими, обезображенными, цветастыми тварями, с которыми вы чуть позже сможете ознакомиться подробнее, это — извините, совесть заставляет меня выражаться резко — это предательство по отношению к науке, которое совершила вон та особа».

Учитель биологии опустил ящичек, медленно, горя гневом, поднял руку и вытянутым, чуть согнутым указательным пальцем ткнул прямо в меня.

«Ну что ж, а теперь, барышня, — сказал мой учитель, — теперь слово вам, вы можете попытаться наврать здесь нам что-нибудь еще в свое оправдание или, что было бы самым разумным в данной ситуации, извиниться. Ну, что же вы? Скажите что-нибудь!»

Лоб у меня горел, как под солнцем Африки, мне казалось, что из ушей у меня уже струится дым. Хотя я и без того уже практически ничего не видела, я старалась изо всех сил подавить в себе желание поднять глаза, потому что тут же из переполненных влагой глаз брызнули бы крупные слезы и, щекоча разгоряченную кожу, потекли бы по щекам, и тогда мне поневоле пришлось бы тыльной стороной ладони вытирать с лица эту клейкую, противную влагу, всегда напоминавшую мне следы слизня. Я думала только об одном — как бы не зареветь. Я придерживала дыхание, словно тигр, подкрадывающийся к своей добыче, я потеряла всякое представление о времени и вообще всякую почву под ногами.