Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон

Приток беженцев вдохнул кислород в затухающие угли Варшавы; люди начали реконструкцию города сами, восстанавливая дома в центре. Они прибывали в то время, когда бушевали дебаты по поводу того, что делать с руинами. В правительстве мнения разделились: некоторые хотели переместить столицу в Краков или Лодзь, чтобы печальные развалины остались в качестве памятника преступлений, совершенных против Польши. Другие верили, что город должен быть восстановлен таким, каким он был до сентября 1939 года, считая, что это будет демонстрацией моральной победы и способом вернуть любимое и знакомое варшавянам, пережившим войну. У небольшого количества градостроителей и архитекторов, таких как Ян Хмелевский, только что сбежавший из концлагеря, вид разрушенной Варшавы вызвал не только шок, но и «облегчение»: появился великолепный шанс построить радикально новый город на месте иррационального хаоса старого мерополиса, исчезнувшего с лица земли[462].

Дилемма, с которой столкнулась Варшава, повторяла ту, с которой имело дело население других полностью или частично разрушенных городов – от Лондона до Токио, от Москвы до Гамбурга, от Киева до Ковентри. Прошли считаные дни с момента освобождения Варшавы, и было создано Biuro Odbudowy Stolicy (BOS, Бюро реконструкции столицы). Если аннигиляция Варшавы не имела прецедентов в современной истории, то их не имели также масштаб и скорость восстановления ее исторических памятников. Усилия требовались невероятные, учитывая жуткий уровень деструкции, убийство 60 % довоенного населения и бедность освобожденного государства. Были созданы фонды, пожертвования пошли со всей Польши, как и волонтеры, готовые трудиться бесплатно. К 1952 году почти весь исторический Старый город был восстановлен практически с нуля.

Чтобы каждая деталь была полностью аутентичной, усилий не жалели. Использовали картины, чертежи, почтовые открытки, фотографии, собранные со всего мира следы того, какой была Варшава. Существовал и другой источник данных. Невероятно, но во время оккупации множество архитекторов втайне собирали документы и делали зарисовки исторических зданий, предвидя, что все в конце концов разрушат. Рискуя жизнью, эти люди закодировали воспоминания города так, чтобы их нельзя было убить, вынесли за пределы Варшавы, сохранили в монастырях и лагерях военнопленных фрагментарные записи о том, каким был метрополис и каким он мог бы быть[463].

Старый город Варшавы – один из лучших мировых памятников тому, насколько живучими могут быть города, но также и тому уважению, с которым люди относятся к застроенной окружающей среде. Пока город существует на обрывках спрятанных чертежей и в человеческой памяти, он никогда не может быть полностью уничтожен. И по всей Европе происходило нечто похожее – в городе за городом центральные районы восстанавливали как монументы тому времени, когда варварство и геноцид еще не правили бал на континенте. Привязанность людей к старине, к знакомому и историческому очевидна в сотнях городов. Ганзейская слава Любека была медленно и скрупулезно восстановлена там, где она некогда родилась; наполовину деревянные дома во Франкфурте заменили своих предшественников, погибших в пламени.

«Целая нация строит себе столицу» – под таким слоганом проводили невероятную работу по реновации Варшавы. Масштабы работ были совершенно уникальными. Очень важным оказалось то, что для сохранения исторической части города выбрали барочный Старый город XVII и XVIII веков. Но так было не везде. В других районах на месте старых жилых зданий возникали монументальные новые структуры. Самым знаменитым стал небоскреб, исходно называвшийся Дворец культуры и науки имени Иосифа Сталина, дар от Советского Союза. Смоделированный на основе семи московских сталинских высоток, он использовал польские декоративные элементы и вырос посреди руин Варшавы как визуальное свидетельство коммунистического могущества. А пока шла работа по возведению этого пропитанного идеологией монстра, простые варшавяне жили в его тени, в хижинах, разрушенных зданиях и настоящих трущобах.

С возникшими в центре грандиозными символами коммунистической власти Варшава стала напоминать дюжины городов сталинской эпохи. Но она хотела отличаться. Многие из ведущих умов в BOS принадлежали к модернистам левого крыла, которые на протяжении периода между войнами держали свой город в авангарде архитектурного радикализма. Во время темной ночи нацистской оккупации они ушли в подполье, получая там научные степени и втайне планируя новый, современный метрополис, который появится после изгнания немцев. После 1945 года они захотели, чтобы Варшава вернула свой статус в центре Европы, вновь стала космополитичным, прогрессивным городом.

В городе, ждущем восстановления, они имели большое количество власти – как и радикальные архитекторы по всей Европе. На город XIX века – с его многоэтажными жилыми домами, переулками и бульварами – они смотрели как на ужасающий хаос. И их радикальный урбанизм способствовал появлению нового городского мира, более эгалитарного и коллективного, чем что-либо существовавшее ранее. Градостроители Варшавы хотели сконструировать обширные жилые массивы на месте старомодных улиц и районов.

Глава BOS верил, что с помощью архитектуры появится «новая форма сосуществования», более демократическое, равное общество, базирующееся на принципах коллективизма. Большие жилые массивы с их зелеными пространствами, школами, поликлиниками, магазинами и общественными учреждениями помогут выплавить самодостаточные урбанистические сообщества рабочего класса. Для польских архитекторов «жизнь, работа [и] отдых сегодня, от колыбели до могилы, эволюционируют в пределах архитектуры. Хорошая архитектура постоянно обучает нас упорядоченности, логическому и последовательному мышлению, развивает воображение, без которого в принципе ничего добиться нельзя». Современный город должен быть единым набором высотных зданий в парках, офисных кварталов и парковок; его должны пересекать шоссе, и он должен быть окружен кольцевой дорогой». Если верить модернистским архитекторам Симону и Хелене Сыркус, которые спроектировали многие послевоенные жилые массивы в Варшаве, новая форма массового строительства в метрополисах дает урбанизированным рабочим доступ к базовым удовольствиям жизни: «солнцу, зелени и воздуху»[464].

За несколько быстро пролетевших лет урбанистическое лицо Европы радикально изменилось из-за разрушений военного времени и той волны идеализма, которая последовала за войной. Например, в Варшаве бо́льшую часть того, что не уничтожили во время восстания, разровняли бульдозерами. Районы, обозначенные как «трущобы» или «пришедшие в упадок», расчищали, а их жителей переселяли в суперсовременные строения. Во Франции тысячи grands ensembles – больших многоквартирных домов из блочного железобетона – были построены на окраинах городов. В Британии объявили войну «уродливому, искажающему зеркалу человечества», столь очевидному в районах рабочего класса в центре, и «посредственности и хаосу XIX и XX веков». Все ради порядка, эффективности, простора и самодостаточности урбанистических сообществ, что было воплощено в новых многоэтажных зданиях из бетона, новых массивах и новых городках, созданных за пределами мегаполисов. Происходящее выглядело революцией, провоцировало воодушевление и оптимизм после самого темного часа истории человечества. Конец 1940-х и 1950-е отмечены тем, что города проходили через процесс быстрой радикальной перестройки, при которой некоторые избранные районы сохранялись как наследие, в то время как другие исторические кварталы и здания сносились во имя прогресса. Согласно бельгийскому социалисту-архитектору Ренаату Брэму, «это будет тотальная война, где урбанизм станет оружием, которое позволит создать освобождающую живую основу». Для градостроителей вроде Брэма тотальная война 1939–1945 годов расчистила дорогу «тотальной архитектуре», которая используется как средство реорганизации общества на рациональных, научных принципах[465].