Княгиня Ольга. Сокол над лесами  - Елизавета Дворецкая

– За отроков его – по двадцать за человека, они были люди вольные. За жену боярина – двадцать, за троих чад – двадцать за всех. Челядинов у него было пятеро – за них по стоимости, сколько стоит челядин, взятый на месте.

– А отроков-то сколько у него было? – с возрастающим беспокойством спросил Обаюн.

– Пятьдесят четыре человека. Да у старшин были жены и домочадцы, верно, Бранеславич?

Эльга оглянулась, нашла глазами Велеба – он стоял ближе к двери, с телохранителями, – и знаком подозвала его ближе.

– Сей отрок сам был из перезванских, и сеча та лютая у него на глазах случилась, – со сдержанной скорбью произнесла Эльга. – Боги миловали его, позволили живым уйти и нам в Киев весть черную принести. Поведай сим людям – сколько там еще погибло?

– У десятских четверых были жены, – хрипло от волнения начал Велеб, которому давно не приходилось говорить перед такими знатными людьми по такому важному поводу, но потом голос его окреп. – Чад на всех – одиннадцать голов. Челядинов – восемь, баб и мужиков.

Велеб держался спокойно, но по его лицу и выразительным глазам было видно, как больно ему говорить о людях, среди которых он прожил несколько лет, считая их по головам, будто скот. Но враги его, которым он был обязан мстить, находились не здесь.

Эльга грустно кивала. По пути от Киева она пожелала осмотреть Перезванец, стоявший с весны пустым, с притворенными воротами. Дожди размыли кровь на земле, ветра унесли тяжкий дух мертвечины, но казалось, зябкая тень Марены висит над городцом. На краю луга уже осела земля над большой общей могилой; осенью нужно будет ее подсыпать и на Осенние Деды накрыть столы в покинутых мертвыми дружинных избах. К тому времени Эльга уже надеялась быть дома.

– Это сколько ж выйдет! – простонал Обаюн.

Он сам раз в несколько лет отвозил на киевские торги куниц и бобров и мог прикинуть, во сколько встанут выплаты за такую пропасть народу.

Подсчет урона растянулся за полночь. Лют и его приближенные принесли присягу, что сами хоронили убитых и точно знают, сколько их было. Кроме людей, в подсчет ущерба вошла скотина, одежда, оружие и прочее унесенное грабителями имущество. За три дальних заморских похода все отроки Перезвана обзавелись парой цветных кафтанов, поясами, шлемами, у половины были кольчуги и доспехи. К полуночи Обаюн, уже не скрываясь, мял ладонями лицо, будто тесто, пытаясь очнуться от этого дурного сна.

– Может, все-таки сыщем древлян этих, чтоб их трясца взяла! – восклицал Путислав.

– А сын мой! – Благожит встал и в отчаянии простер к Эльге руки. – Сын мой, соколик, неужто живот его не стоит ничего! Один он у меня был, как у тебя – этот! – Он кивнул на Святослава, который давно уже клевал носом, но спать не ложился. – Не пятьдесят у меня их! Один он был, и его лишился я через эту клятую войну! Неужели за него мне ни выкупа, ни утешенья не будет?

Мистина открыл было рот, собираясь напомнить, что за павших в сражении не платят, но Эльга движением руки остановила его.

– Поздно уже нынче. Устала я, – она поднялась из-за стола, наклонила голову и мягко улыбнулась Благожиту, прося о снисхождении к слабой жене. – Дозволь отдохнуть мне и дружине. О кровных наших чадах мы после с тобой потолкуем.

* * *

Хотимиричи отправились вниз по домам, оставив городец в распоряжении гостей. Головы гудели – вся эта встреча казалась сном, и скорее жутким, чем приятным. Подаренный кафтан Благожит в сердцах скомкал и зашвырнул в овраг под склоном городца – тот стоил дорого, но навлек на него позор и ущерб, о котором страшно было думать.

Назавтра старейшины хотимиричей пришли в городец снова и в той же обчине застали Мистину, Острогляда и кое-кого из их приближенных. Эльга в этот день не показывалась, оставаясь в другой обчине – княгиня отдыхает с дороги, как им было сказано. Мужчины продолжили разговор без нее, но веселее он не стал. Подсчитали точнее общий размер головничества – только за людей выходило тысяча двести сорок гривен. А это означало двадцать четыре тысячи восемьсот куниц. Если в бобрах, то вдвое больше. «У меня хоть один волос не седой уцелел?» – спрашивал Благожит Кариславу, когда вернулся домой. А ведь еще оставалась стоимость скота и прочего имущества.

– В три года не разочтемся, – говорил Благожит и привычно устремлял взгляд на чуров в углу.

Но уже понимал: чуры тут помочь бессильны. Богаты хотимиричи не были: не имея выходов на греческие, хазарские, баварские торги, они почти не знали серебра, имели очень мало бронзы, жены их лишь изредка получали две-три простых стеклянных бусинки, одноцветных, купленных в Киеве. У них имелись запасы местного железа, меда, кое-что из ценных мехов, приготовленных на киевский торг. Но даже отдав все это, они не покрыли бы и десятой доли возникшего долга. Через несколько дней, когда весь ужас случившегося полностью дошел до умов, Благожит трясся от ненависти, лишь подумав о Людомире и древлянах. Мало тому досталось! Ему бы на глазах у людей синим огнем сгореть и сквозь землю провалиться! Был бы князь волынский похоронен поблизости – Благожит пошел бы и плюнул на его могилу. Людомир принял у себя Коловея с его людьми, он послал их на Перезванец, получил от них добычу и преподнес часть ее Благожиту, чтобы заставить поневоле разделить вину и под угрозой войны с Киевом подчинить себе! Но что толку теперь было бранить себя старым глуподыром.

Кияне не хуже самого Благожита понимали, что такая выплата ему не под силу.

– Мы в один день все не требуем, – сказал ему Мистина. – По кунице с дыма… сколько у тебя дымов?

Благожит не мог ответить точно: ему не было нужды этого знать. Осенью и зимой он ходил в полюдье, взяв с собой ближайших родичей, останавливался в обчине каждой волости, пировал там с местными старейшинами, получал от них в дар ценные меха и мед, а от каждой молодухи и каждой роженицы – по отрезу льна на сорочку. Но сколько всего в каждой волости отдельных семейных изб – он не знал, ему и не требовалось.

– Года за три ведь соберем? – уточнил Мистина.

– Это ты что же… – Благожит нахмурился от мучительной боли в груди, – про дань толкуешь?

Мистина слегка развел руками:

– А иначе только людьми. Девками и отроками. Пересчитать? Но люди будут стоить как взятые на месте, а это по гривне на отрока, по две – за девку, и то если целая.

Один убитый отрок обошелся бы в сорок живых…

– Нет, нет, нет! – Благожит помотал головой. Затребуй он с каждой своей волости отроков и девок, это получилась бы тысяча человек! Это надо созывать общее вече, но ответ ясен – своих детей в челядь люди не отдадут. Не настолько еще захудали.

– Зато на эти три года, пока не расплатитесь, твои люди смогут ездить с нами в Царьград и продавать излишки там, – утешил его Мистина, но Благожит в расстройстве даже не сразу оценил, какой подарок ему делают. – Княгиня даст им печать для царьградских торгов наряду со своими купцами.

– Да что мне продавать-то? – Благожит хлопнул по коленям. – Сорочку последнюю?