Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

Во время подпольной работы Петров понял, что революционеры окружены плотным кольцом осведомителей. В бытность его в Казани он снаряжал бомбу вместе с одним человеком. Сестра Петрова рассказывала: «Знакомый этот оказался провокатором. На этой почве между ним и Петровым произошла бурная сцена, и рассвирепевший провокатор бросил в Петрова бомбу. Взрывом этой бомбы Петров был ранен в ногу, а сам провокатор убит». По другой версии, взрыв произошел случайно, а смертельно раненный товарищ Петрова – некий Сергей – перед кончиной открыл тайну, что являлся осведомителем охранного отделения и даже динамитную мастерскую устроил с ведома жандармов. Признание человека, которому Петров полностью доверял, буквально ошеломило его. Но гораздо более потрясающее впечатление произвело на него разоблачение Азефа.

Когда против руководителя Боевой организации было выдвинуто обвинение, подавляющее большинство эсеров сочло его абсурдным. Среди защитников Азефа был Петров, убежденный, что главный организатор террористических актов не мог состоять на полицейской службе. Кстати, группа эсеров, к которой принадлежал Петров, была выдана Азефом. Об окончательном разоблачении Азефа Петров узнал в саратовской тюрьме. Бурцев писал о Петрове: «Охранники с ехидством и торжеством сообщили ему, что он и его партия все время были в их руках. Они сгущали краски и представляли ему так, что никакое революционное движение невозможно, так как всюду провокация. Петров позволил себя убедить в этом, и он с ужасом сказал себе – революции нет»[457]. Как и впоследствии Богров, он был глубоко разочарован изнанкой революции. Если Богрова оттолкнули неприглядные нравы анархистского подполья, то Петров был подавлен эмигрантскими дрязгами революционеров, которых он совсем недавно идеализировал. И Петров в тюрьме написал заявление с предложением своих услуг. Будучи тесно связанным с крестьянской средой, Петров понимал благотворность столыпинских аграрных преобразований, в то время как эсеры выступали против правительственных реформ. По крайней мере такое объяснение он привел в заявлении о желании сотрудничать с полицией при условии освобождения из-под ареста.

Начальник Саратовского губернского жандармского управления послал в столицу ликующую телеграмму о возможности приобрести «агента государственной важности», «товарища Бориса Савинкова, боевика». Трусевич, занимавший в ту пору пост директора Департамента полиции, не спешил разделить энтузиазм жандармского офицера. Его резолюция на саратовском донесении гласила: «Сделка слишком малообеспечена для нас – выходит, что мы выпускаем каторжника и сильного работника в партии, а взамен получаем одно обещание, ничем не подкрепленное»[458]. Возможно, Петров провел бы в тюрьме долгие годы, если бы не подоспела смена руководителей политического сыска. Новый товарищ министра Курлов и директор Департамента Зуев взглянули на дело по-иному. На вербовку было получено согласие Столыпина, который поручил Герасимову прощупать потенциального агента. Это было последнее поручение генерала на посту начальника столичного охранного отделения.

После Февральской революции председатель Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства попросил объяснить, почему глава правительства заинтересовался узником саратовской тюрьмы. Герасимов ответил, что Столыпин хотел компенсировать потерю такого ценного агента, как Азеф. Между Петровым и полицией было заключено соглашение. Каторжника перевели на обследование в психиатрическую лечебницу (он симулировал сумасшествие) и устроили побег. Взамен тот взялся поставлять сведения об эсерах сначала в России, а затем за границей. Перед отъездом из России его снабдили значительной денежной суммой, оружием и соответствующими инструкциями. Связь с Петровым должен был поддерживать жандармский офицер, специально командированный в Париж.

Оказавшись за границей, Петров немедленно рассказал о связях с полицией эсерам. Он утверждал, что хотел расквитаться за Азефа. Впоследствии эсеры писали о Петрове: «Он строил широкие планы: добиться доверия, стать крупной фигурой, большим «провокатором», чтобы открыть весь механизм полицейского сыска, чтобы узнать все пути, какими тайная полиция получает свои сведения, узнать главнейших провокаторов и выдать их партии. Он думает еще о большем: узнав, что царь едет в Полтаву на празднества, он мечтает быть в качестве охранника там, чтобы, выбрав момент, отомстить за задавленную революцию, за реки крови, за издевательства главе реакционной клики – Николаю II»[459]. О таких же намерениях Дмитрия Богрова писал его старший брат. Надо только заменить полтавские празднества 1909 г. на киевские 1911 г. И в том и в другом случае красивая легенда о внедрении в охранку с революционными целями грешит сильными преувеличениями.

Сообщения эсеров – в той части, где они опирались на рассказы самого Петрова, – содержат массу неправдоподобных деталей. Возникает вопрос: мог ли он за такой короткий срок войти в доверие полиции, не предоставив никакой ценной информации? По словам Герасимова, тюремное заявление Петрова с предложением своих услуг изобиловало фантастическими сведениями. Он явно пытался выторговать освобождение за ложные сообщения, но наивная попытка была тотчас же пресечена. Начальник охранного отделения «просил его, если он действительно желает служить, откровенно написать свою исповедь, что он и сделал».

На совести у Петрова не было крупных провалов. Наоборот, он добился освобождения одного из эсеров под тем предлогом, что это поможет укреплению его авторитета в партии. Вместе с тем он не мог держать охранное отделение на голодном пайке и, как признавали некоторые члены партии, до отъезда за границу был вынужден оставить жандармам кое-какие нити. Недаром, осмыслив свой поступок, Петров предостерегал молодежь: «Ни под каким видом, ни с какими целями входить с охранным в соглашение нельзя: подобный поступок не может быть оправдываем ничем, никакими расчетами пользы и выгоды… Не делайте этого и даже не задумывайтесь над возможностью принести пользу партии от соприкосновения с охранным, я заклинаю вас, я говорю, что лучше будет, если вы убьете себя в тот момент, когда только что придет вам в голову мысль о подобном решении».

Между тем эсеры задумали акцию против тайной полиции. Согласно показаниям одного из лидеров партии И.И. Фундамитского, «Петров некоторое время еще оставался за границей и с целью завоевать полное доверие Герасимова сообщил ему, что вступил в боевую организацию и давал ложные сведения о деятельности последней»[460]. Когда двойной агент выехал в Россию, с ним вместе пересекли границу два боевика с грузом динамита. По совету товарищей Петров собирался действовать наверняка и хотел превратить себя в ходячую бомбу. Для него изготовили жилет, начиненный взрывчатой смесью. День за днем он приучал себя ходить в этом адском панцире, чтобы в подходящий момент дернуть за шнур и поднять себя на воздух вместе с намеченными жертвами.