Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

Спустя минуту или две дверь снова отворилась, черная тень выскользнула из дома. Ле Мара сделал свое дело. Ле Мара может уйти. И он ушел. Стояла полная тишина. Назим поспешил к двери и потянул за ручку. Дверь открылась. Он поднялся по лестнице. В мозгу его эхом звучал приказ наваба; мучительно повторялось имя, которое привело его сюда. Дверь в комнату оказалась не заперта. Назим толкнул ее и вошел.

Он увидел стол, стулья, книги и тело, лежащее на кровати. Бахадур учил его, как это делается. «Подойди к человеку сзади. Схвати его за волосы». Взгляд его дяди был совершенно спокоен, когда он произносил эти слова. «Ударь его ножом у основания шеи. Чем ниже, тем лучше. Не вытаскивай нож сразу. Оттяни голову назад. А потом двигай нож от себя». Такая последовательность имела объяснения. «Нож парализует горло, и человек не сможет кричать. Первые брызги крови на тебя не попадут. Это требует высокого мастерства».

Дальняя стена была забрызгана кровью. Тело на кровати изогнуто, словно убитый собирался встать. Назим заметил какой-то предмет в крепко сжатой руке мертвеца. Он разогнул пальцы и увидел, что последним его талисманом был медальон. Назим раскрыл его и прочитал надпись. Потом тяжело опустился на кровать. На миниатюрном портрете была изображена женщина с приятными чертами лица, мягкой линией рта и серо-голубыми глазами. Надпись гласила: «Марианна Ламприер». Назим молча смотрел на это имя. Потом он опустил медальон в карман и пошел к двери. «Ламприер», — подумал он и обругал себя на чем свет стоит. Теперь его задача станет намного сложнее. Имя, за которое Бахадур расплатился всем, что имел, теперь стало бесполезным. Ламприер был мертв.

Когда Назим поднялся с кровати, мертвое тело слегка сдвинулось и перевернулось. Кровать заскрипела. Застрявшее под матрасом в проволочной сетке письмо, которое убитый недавно перечитывал в последний раз, наконец рассыпалось окончательно; хрупкие кусочки бумаги упали на пол, и на них все еще можно было прочесть слова: «Мой дорогой, мой единственный Джордж»; «ибо когда наше время придет»; «с любовью, Аннабель». Назим вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Кровь постепенно просачивалась сквозь матрас, и тяжелые капли медленно падали на обрывки письма.

* * *

Было уже полвосьмого, а до места встречи пешком добираться не меньше часа. Ламприер быстрым шагом шел по Стренду, сначала на юг, потом на восток. По правую руку белой громадой высился Сомерсет-хаус. Ламприер пробирался через толпу. Памятуя о совете Пеппарда, он все время поглядывал по сторонам. Он вообще был очень осторожен всю эту неделю. Соблюдать осторожность стало необходимостью. Теперь, с появлением «Фолмаута», жизнь их должна измениться, и перемены эти зависят от Тео, адресата письма Пеппарда. Через дворы Темпл-Бар, вдоль рядов Флит-маркет, вдоль зловонного канала Флит-дитч, булькавшего под каменными плитами, вверх по невысокому пригорку к Ладгейту, вокруг собора Святого Павла и через Чипсайд путь Ламприера вел к Милк-стрит. Там находился трактир, где Ламприера ожидал его друг и загадочный Тео.

Расположенный почти в миле от реки трактир «Корабль в бурю» и впрямь, должно быть, претерпел жестокие шторма. И если причины, по которым он получил такое название, терялись в туманах времени, то уж архитектура этого здания подлинно соответствовала названию. Казалось, он весь состоял из карнизов и навесов. Этажи нависали друг над другом наподобие перекосившейся лестницы, а все сооружение громоздилось как памятник последнему крену корабля перед крушением. Впрочем, Ламприер не почувствовал, чтобы от этого не слишком образцового строения исходила угроза, в заведении царили скорее путаница и неразбериха, а не опасность. Многолюдные дома, окружавшие трактир, обеспечивали ему постоянных посетителей, которых этим вечером, правда, было несколько меньше из-за митинга рабочих шелкоткацкой фабрики. Войдя внутрь, Ламприер увидел слева от двери компанию ткачей, настроенных весьма решительно, они пили, стоя особняком от основной массы посетителей, и выразили легкое неудовольствие вторжением очередного постороннего.

Среди митингующих разгорался ожесточенный спор. «Я не буду есть ржаной хлеб! — кричал с энтузиазмом один из ткачей. — Скорее уж сдохну с голода!» Ламприер заметил, что более умеренно настроенные спорщики взывали к авторитету сэра Джона Филдинга, тогда как подстрекатели, которым хотелось не столько прийти к разумному решению, сколько разбить парочку оконных стекол или устроить какой-нибудь поджог, выкрикивали имя Фарины. Ламприер представил себе, сколько подобных собраний в этом городе колеблется между жалобами и мятежом. Толпа у трактира становилась все больше, люди ожесточались. Ламприер стоял, машинально ощупывая дыру в кармане. Пеппарда не было видно.

Ткачи заговорили о Фарине, и Ламприер, рассматривая зал и завсегдатаев трактира, невольно слушал обсуждение. Сообщались самые разные сведения по поводу прошлого Фарины; говорили, что он был побочным сыном капитана судна, возившего уголь, сиротой из трущоб Уоппинга и французским принцем из рода Меровингов, бежавшим в Англию еще в юные годы, он был солдатом-наемником, а также мошенником, самозванцем, шарлатаном, фигляром. Упоминалось о его смертельной вражде с Уилксом; о таинственной роли, которую он сыграл в мятеже Гордона лет двадцать спустя, о ссылке в Нидерланды или в Испанию, об убийстве какой-то женщины в Степни (само собой, недоказанном). И вот теперь он вернулся, призывая к борьбе, — их предводитель и обманщик, злобный мастиф, готовый вцепиться в глотки королей, аристократов и набобов. Кто-то произнес тост, ткачи дружно выпили за Фарину.

Ламприер нервно переминался с ноги на ногу. Потом он стал протискиваться в глубь зала подальше от ткачей и вдруг заметил за столиком одиноко сидящего человека.

Ламприер осторожно подошел к нему сбоку, прячась за спинами двух дородных горожан, беседующих между собой ворчливыми голосами. Черный плащ одинокого посетителя был переброшен через спинку свободного стула. Незнакомец рассеянно смотрел в зал, обеими руками сжимая кружку, и, казалось, был погружен в раздумья. В неверном желтоватом свете подвесных фонарей Ламприер разглядел длинный, с легкой горбинкой нос незнакомца и большие черные глаза на продолговатом лице. Возраст человека не поддавался определению: ему могло быть как тридцать лет, так и пятьдесят. Сначала Ламприер подумал, что незнакомец только кажется смуглым из-за тусклого освещения, но, сравнив его лицо с румяными и бледными, покрытыми пятнами грязи или сажи лицами других посетителей, понял, что ошибся. Короткие, прямые, черные волосы, светлые ногти… Это был ласкар — матрос-индиец. Одежда его чуть не ввела Ламприера в заблуждение: для матроса он был одет чересчур хорошо. Но Ламприер уже был во власти смутных ассоциаций по поводу хода мыслей Пеппарда: Индия, индусы, пропавшие без вести корабли, индийские матросы, служившие на кораблях Ост-Индской компании. Наверняка этот незнакомец и был Тео, которому послал записку Пеппард. Его уверенность росла по мере приближения к индусу, который повернул к нему голову и взглянул на него без всякого удивления, словно еще раньше заметил присутствие юноши. Ламприер протянул ему руку и спросил: «Вы — мистер Теобальд?» Индус поднялся из-за стола и пожал протянутую руку. Взгляд его скользнул вниз и остановился на дырке в пальто Ламприера.