Игорь. Корень рода - Юлия Гнатюк

– На меня какой-то здоровяк налетел, я не растерялся, его в десницу ранил и клинок выбил, а он мне шуйцей так в скулу врезал, что я с коня слетел в кусты, а там промоина. Как жив остался, не знаю, очнулся, когда всё стихло. Выполз по той круче еле-еле, а там уже живых никого. И сваты искоростеньские, и наши вильцы, – все порубленные лежат… Изловил коня в зарослях, куда тот со страху заскочил, и назад сюда, по дороге Тура нагнал….

– Беда, полусотник, большая беда! – качая головой, повторял, как заговоренный, Тур. Жердяй молчал, поражённый услышанным.

– А коли б мы всей полусотней поехали, лежали бы там, среди искоростенцев… – наконец тихо проговорил он, ошеломлённый страшной вестью. Посидев некоторое время, Жердяй поднял взор на подчиненных. – Уходить надобно, пока все здесь ещё не покойники…

С великим нетерпением, волнением, а то и страхом ждал вестей князь Мал в Искоростени, понимая, что закручивается в Киеве нечто важное, и решается там очень многое для Искоростеня и Киева, а значит, нужно стараться, чтобы такая редкая удача не прошла мимо.

Однако вместо радостных известий, пришла наглая весть о гибели посланников, как удар булатом в спину. Князь Мал понял, что сплетаемая совместно с Киевом цепь тайных замыслов и деяний вдруг разорвалась. Так рушится под ногами висячий мост, и сердце первым ухает вниз, в холодную и жуткую бездну.

Искоростень замер в тревожном ожидании, затворившись на прочные запоры, как застывает земля в предчувствии надвигающейся стужи. В воздухе закружились первые снежинки.

А в это время по зимнему первопутку прочь от града удалялся к полуночи отряд варягов-вильцев, возглавляемый новым военачальником Жердяем. Наёмники не любят делить участь с проигравшими.

Искра живы едва теплилась в изрубленном теле Борича, когда охоронцы привезли его к волхву. Тот взглянул, провёл дланями над телом и, озабоченно кашлянув, указал, куда положить несчастного воина. Охоронцы, памятуя повеление Селезня, тут же унеслись к заимке. А волхв послал своего потвору за подмогой.

– Скажи, кудесникам киевским, кого застанешь, а лепше самому Могуну или Велесдару, что тяжко весьма поранен воин, одному мне не справиться.

На помощь поспешили оба волхва и тут же принялись за дело. Мазями да заговорами затворяли раны, а снадобьями, которые вливали ложками внутрь, раскрывая деревянной пластиной сомкнутые уста, понемногу возвращали к жизни посечённое тело. Страшный сизый рубец, пересекающий лик, прикрылся тонкой прозрачной кожицей. Одно око уцелело, а повреждённое спасти не удалось, воин лишился его навсегда. На десной руке не хватало мизинца, а вместо безымянного пальца остался обрубок. Правая нога не гнулась, видать кистенём или тяжёлой палицей был раздроблен коленный сустав.

Настал день, когда раненый очнулся, и единственное око впервые отразило окружающую явь, а не образы горячечного бреда. Он осмотрелся, потом, глядя на бревенчатую стену волховской избушки, принялся вспоминать, вытягивая сквозь боль в теле да подступающую к горлу тошноту, прошлое из вязкого болота неподатливой и зыбкой ещё памяти. Сознание то почти затухало, то снова робко освещало разум. В одно из таких мгновений сквозь дрожащее марево небытия Борич узрел, будто со стороны, себя, падающего с коня, и последнюю рубку князя и горстки окруживших его охоронцев. Он видел, как падали один за другим боевые содруги, как рухнул раненый в шуйскую руку, а потом и в десное плечо Игорь. Возмущённое сознание стало пробиваться сквозь небытие, но сил не хватило, лишь страшное зрелище, как взлетело ввысь тело князя, накрепко привязанное за ноги к гибким берёзовым стволам…

– Переход, – одними устами прошептал искалеченный ближник. – Пора перехода… – речь отняла его и без того малые силы. Уцелевшее око закрылось, и он снова, как с зыбких мостков в воду, соскользнул в горячечную навь. Между разумом и бессознательностью острой занозой застряла только одна – жгучая и неподъёмно-тяжкая мысль о том, что он не смог защитить князя, не исполнил до конца свой долг воина…

С того часа все старания волхвов ни к чему не приводили. Раны закрылись и уже не кровоточили, но сознание больше не возвращалось к воину, тело не принимало пищи, только вливаемое внутрь жидкое снадобье.

Всю осень и зиму пролежал так иссечённый муж, и его жива, невидимая, но ощущаемая чуткими волхвами, медленно, по каплям покидала плоть хворого. К весне даже вливаемое жидкое снадобье тут же исторгалось, а потом иссыхающее на очах тело, которое напоминало теперь более скелет, обтянутый кожей, а не крепкого ещё недавно мужа, перестало принимать и обычную воду.

Однако видимо, на подходе к границе нави, в сознании чуть прояснилось, и сквозь истончающуюся завесу, отделяющую жизнь от смерти, он смутно услышал какие-то разговоры.

– По всем конам воин уже должен был уйти, а гляди ж ты, душа ещё держится в теле, – прозвучал голос, – даже не разумею, как он ещё жив! Один ведь из княжеской свиты уцелел. Да и то не весь, часть Мара себе на память оставила.

– Знать, не только воинская сила держит его в яви, – ответил другой голос, – а то, что не позволяет спокойно отправиться на луга Сварожии. Похоже, охоронец там и остался вместе с князем. А тут иной человек возродиться должен. И в сём, брат Велесдар, наше кудесное чародейство потребуется…

Всё опять померкло, только раз донеслись непонятные слова или чьи-то мысли о воде – нижней и верхней.

Потом было тихое журчание и тёплые прикосновения к истерзанному исхудавшему телу, похожие на касания солнечных лучиков. Что это, может быть, переход, о котором говорили приметы накануне последней сечи, уже состоялся, и душа его в божественном Ирии? Но почему ничего не видно, только звук текущей воды и тёплое прикосновение? Но переход точно состоялся, он чувствует себя другим, совсем другим. Он не ощущает себя более воином. Кто же он теперь, и где находится? Вода журчит совсем рядом… Он с великим трудом переходил в явь, будто суконная нить через тонкое игольное ушко. Часть его навсегда осталась в нави, а другая часть вместе с волшебной водой медленно перетекала в мир живых. Даже не открывая очей, чувствуется, какая она быстрая и звонкая, прозрачная и живая… Сварожья Живая Вода, текущая с небес на землю, наполняющая своей силой всё сущее… В душе что-то встрепенулось и появилось жажда. Так хочется пить… нужно попробовать дотянуться до живого звучания струй, пить… Тело было слишком слабым и коснуться звенящей струи не получилось. Но его страстное желание, кажется, кто-то услышал, и в опалённые жаждой уста влил пару глотков, холодных и чистых. Он впервые воспринял живую воду и внутренне поблагодарил. А ещё через мгновение ощутил небывалое блаженство. Единственное око его с великим трудом открылось и бывший воин узрел себя лежащим в лесном ручейке, где прохладные струи обтекали немощное тело, а сверху склонялись белоствольные, светлые, как первый снег, берёзы. Его уложили так, что голова не была погружена в воду. Искалеченное тело отозвалось на живительную силу воды и мощь столпившихся над ним дерев, и эта светлая сила незримыми медовыми каплями просачивалась в него. В своей прежней воинской жизни, когда его звали Борич, он тоже понимал знаки воды, дерев и ветра, но сейчас это было совсем по-другому. Меж ним, водой, лесом и ветром будто убрали какой-то ворожбой невидимую стену, и он теперь чуял их, почти как свои руки и ноги. Он подивился сей дивной чистоте и правде земной волшебной силы. Захотелось поделиться этими ощущениями с другими. «Если я выживу, если вода позволит мне обрести её живу, то я всю оставшуюся жизнь буду служить извечному Истоку и нести его силу людям, которые, как и я сейчас, в ней так нуждаются!» – дал сам себе зарок бывший воин.