Через тернии - к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– А станет еще теснее, – отвечал Акимов. – Перечить не смейте. Мне нравится умное лицо господина Ступина, и я от души надеюсь, что беру к себе доброго человека…

Александр Васильевич доверчиво рассказал учителю о своем положении, о том, что в Арзамасе жену и мать налогами притесняют, и тогда Акимов воскликнул:

– Да что за скоты у вас там живут? Ты же не в разбойники пошел учиться на атамана шайки, а художествам! Вместо того чтобы подкрепить тебя, они твою семью притесняют. Я этого дела так не оставлю. Садись и пиши прошение.

– На чье имя? – готовно спросил Ступин.

– На имя самого императора, который, чаю, не забыл имени автора, создавшего для него в Нижнем образ Воздвиженья…

С прошением на имя царя Ступин обратился к его личному камердинеру. Тот сказал, что с такой бумагой надо не к нему ползать, а ступать к Дмитрию Михайловичу Затрапезнову:

– Он как раз и сидит для принятия прошений.

– А где сидит?

– Адрес известен. Только все это бесполезно. Нешто не знаешь, что в наше время без взятки не прожить? Дмитрий Михайлович богат, берет только английским портером.

Тут Ступин чуть не расплакался.

– Да ты посмотри на меня, – сказал он камердинеру. – Я весь оборвался, кой денечек не ел досыта… Сам не пробовал портеру и не знаю, на какие шиши покупать его!

– Так бы и говорил, что беден… постой здесь! По лицу ты мне нравишься, – сказал камердинер. – Не уходи. Сейчас я для тебя из царских погребов портера сворую…

Вынес он на себе громадный ящик с бутылками английского портера и перевалил его на плечи Ступина, которого даже зашатало от тяжести. Камердинер напутствовал парня:

– Тащи прямо к Затрапезнову – ни в чем не откажет…

Затрапезнов пересчитал бутылки и сказал:

– Вижу, что ты меня уважаешь. За это я тебя в люди выведу. А твое прошение сразу передам Петру Хрисанфовичу.

– А это еще кто такой? Чем берет?

– Это генерал-прокурор нашей великой империи. Он до портера не охотник, больше мадеру гишпанскую потребляет.

В это время Акимов осаждал президента Академии художеств, образованного графа Александра Строганова, большого знатока искусств, имевшего в Петербурге свою картинную галерею. Это был человек гуманный, никаких взяток никогда не брал.

– Ваше сиятельство! – доказывал ему ректор, привирая. – У меня Ступин, почитай, в нищенском рубище ходит, но из малых толик книги и эстампы скупает. Человек семейственный, детишки в неглиже по лавкам сидят, кашки со слезами просят…

Мощное воздействие генерал-прокурора и президента Академии вызвали к жизни “именной” указ императора Павла I, чтобы Ступина исключили из податного состояния, “дав сим ему полную возможность на обучение свободным художествам” (так было сказано). Ступин обрадовал жену, чтобы на все придирки мещанского общества посылала всех подальше… к указу царя!

Между тем как бы ни был хорош ректор Акимов, но учеников своих он держал на голодном пайке, требуя от каждого, чтобы помогал ему по хозяйству. Он обожал свой сад, разводил в нем всякие цветы и деревья, а молодые художники с утра до ночи лопатили землю, уснащая ее навозом. Однажды Акимов послал Ступина на другой берег Невы – доставить для его сада березу; на обратном пути лодка перевернулась, Ступин не умел плавать и едва спасся, уцепившись за березу…

Вскоре он выразил желание вернуться в Арзамас.

– Твое дело, – сказали ему в Академии. – Можем за успехи дать тебе четырнадцатый класс, что по Табели о рангах равняется чину коллежского регистратора, а далее нам все равно, хоть ты в искусстве до профессора вылезай… Только лучше бы ты оставался в столице, а в Арзамас не ездил.

– Отчего так? – удивился Александр Васильевич.

– Да кому ты нужен там со своим мизерным чином?..

Ступин не скрывал, что желает устроить в Арзамасе свою “академию”, двери в которую всегда будут отверсты для юных провинциалов, жаждущих приобщения к миру прекрасного. Для этого, мол, и скупал книги с гравюрами, а ныне ждет помощи от своих товарищей, дабы уступили в Арзамас свои картины:

– Пусть они послужат наглядным примером тому, как надо работать в искусстве ради возвышения искусства…

Конференц-секретарь Лабзин сразу одарил его ценными изданиями, спрашивая, на какие средства будет учить юношей.

– Ведь в школу пойдут дети крепостных, сами нищие. Хотя в Арзамасе, – сказал Лабзин, – церквей множество, но под звон колоколов единою просфоркою не насытишься.

– От помещиков местных, заказы от них принимая, сам прокормлюсь, и другие с голоду не распухнут. Я все учел, – объяснил Ступин, – даже умеренность цен на питание в Арзамасе, кои никак не сравнить с бешеными ценами в столице. Бланманже у меня не будет, одной гусятиной побалуемся…

Он отправился на родину, загруженный дарами художников, уступивших свои эскизы и картины, граф Строганов указал Академии поделиться с ним античными слепками из гипса, материалами для учения, вплоть до хорошей бумаги и карандашей. С этим Ступин и отъехал в родной Арзамас. Он знал, что ему будет трудно, но утешал себя словами народной мудрости:

– Человеку так надо: где родился, там и пригодился…

Александр Федорович Лабзин оказался прав, предрекая: школа в Арзамасе станет школою крепостных. Помещики радостно отдавали на воспитание мальчиков, дабы иметь в своих усадьбах собственных живописцев, которым платить за труды не надобно. Ступин понимал: мало умения рисовать, отроков следовало готовить в истории, арифметике, географии. По этим предметам нанимал учителей со стороны, а жена пугалась расходов:

– Где ж ты, Саша, денег на них возьмешь?

– С помещиков стану брать по двести рублей в год за учение крепостного, а свободные пусть сами платят по триста…

Ступин был деловит. С первыми учениками взялся за оформление громадного храма в имении знатного богача князя Грузинского, создал для него множество икон, сам делал лепнину и заработал три тысячи рублей. На эти деньги Александр Васильевич приобрел барский дом на углу скрещения арзамасских улиц. В этом доме разместил школу, библиотеку и спальни, а каретный сарай приспособил для галерей – картинной и античной, где выстроились гипсовые слепки и копии классических фигур. Жена укачивала на руках недавно родившуюся Клавочку, с трепетом озирала гладиатора с мечом, стыдливый жест Венеры Медицейской и лесного лешего Фавна.

– Одной и ходить тут страшно, – говорила она. – Не дай Бог таковых на темной улице встретить.

Обыватели над Ступиным посмеивались:

– Не живется ему как всем! Всюду така тишь да благодать, а он для себя экую мороку придумал…

Дабы школа выделялась в ряду домов дворян и обывателей, Ступин возвел перед ее фасадом леса, с палитрою в руках сам расписывал фронтон здания. Скоро перед жителями явилась в порывистом движении фигура женщины, как бы взлетающей над Арзамасом, над его крышами и куполами церквей, взмах ее рук был почти ликующий, а улыбка казалась нескромной…