Портрет лива в Старой Риге - Гунар Рейнгольдович Приеде

веранда с уютным светом; дети ходят в школу, родители — на работу. Кажется, все мирно и устойчиво. Однако сама эта устойчивость явно не мила автору. Он в нее не верит, не видит внутри нее гарантий прочности. Никаких разрушительных событий в пьесе не происходит — ни у кого ничего не похитили, не сломали и не украли. Муж не ушел вместе с табором, только рассказал жене то, о чем молчал годы. И жена поняла, что, любя мужа, не знала его; это знание неожиданно явилось испытанием. Люди любили друг друга, но не до конца друг другу верили — вот в чем суть. Случай нарушил эту бессознательную фальшивую договоренность. Никуда не ушли из дома мальчик и девочка, только застыли у дверей веранды, когда на рассвете уходил табор. Чья-то жизнь странная, диковатая, лишь краем, слегка коснулась этого дома, и проблема «своих» и «чужих» вдруг всплыла и потребовала решений.

Уклад, основанный на том, что каждый сторожит свое, раскрыл свою структуру. Сторожит, то есть охраняет от чужих, заведомо считая «чужим» каждого, кто не свой. Для старика это закон жизни, азбука бытия и единственное его содержание. Многоопытный в сражениях за свою собственность, он и тут, никому не говоря ни слова, находит способ избавиться от непрошеных гостей. Мальчик первый раз в жизни видит, как вместо помощи можно совершить предательство. То, что сделал его дед, называется именно этим нехорошим словом, хотя в пьесе никто его не произносит. Что поняли дети во всем происшедшем, мы не знаем. Но они вдруг почувствовали себя на пороге, на выходе из дома — это ясно. Старый дед на первый взгляд одержал победу, чужих погрузили в машины и увезли, огород цел, все в порядке. На самом деле порядок в доме нарушен, и, вероятно, навсегда.

Всю эту картину, весь этот семейно-социальный клубок Приеде разворачивает вопреки собственной обстоятельной манере — нервно, порывисто, иногда короткими толчками, оборванной фразой обозначая моменты потрясений.

А если разобраться, грустная пьеса «Костер внизу у станции» рассказала о том же, о чем в «Отилии» говорилось с мягким юмором, в форме комедии. О прочности родственных связей и об их хрупкости; о корнях «огородной» психологии и ее конечной бесплодности; о том, что дети неизбежно отворачиваются от старших, когда тех поражает духовный склероз. К этим двум пьесам следовало бы добавить еще «На путь китов и чаек» — она примерно о том же. Вообще иногда кажется, что, разъезжая по дорогам родной Латвии, писатель не любуется аккуратными чистенькими домиками, приводящими в умиление всякого гостя Прибалтики. Сам строитель, хозяйственный и аккуратный человек, он с какого-то времени иными глазами стал всматриваться в хозяев этих симпатичных жилищ. Как они тут живут? Чем заплачено за эту клубнику, за всю эту собственность? Почему такой крепкий, такой высокий забор у дома? Что значит телевизионная антенна на крыше — только признак благосостояния или все же связь с миром?

Такую пьесу, как «Отилия и ее потомки», от Гунара Приеде хотели получить — потому и не расслышали в ней скрытую тревогу. «Костер внизу у станции» явился во всех отношениях пьесой неожиданной, ее от Приеде не ожидали и, думаю, до сих пор толком в ней не разобрались. Из трудного для себя момента он, таким образом, вышел победителем. Круг проблем он не сузил, а развил и расширил, от сложных драматических ракурсов не отказался, а подтвердил их необходимость.

Если в веселой пьесе содержался намек на драматизм, то грустную высветляли характеры молодых, замечательные в своей цельности и простоте. Подростки Дидзис и Рудите несли в себе не эгоизм, а открытость миру, всему доброму и человечному в нем. Те же душевные свойства отличали старую Отилию. Только Отилия с самого начала являлась центром, вокруг которого, все больше подчиняясь, вращались остальные. Такое подчинение драматург утверждал как норму, нечто справедливое и естественное. Дидзис и Рудите — не центр, скорее, знак устремления прочь, и в этом устремлении своя правда и справедливость.

Прошло еще два года, и Приеде написал «Голубую» — пьесу, которую можно назвать трагической. Искал ли он специально такого обострения или случайно на него наткнулся, но не отступил.

Вообще в мягком и тихом характере автора с годами стала обозначаться неуступчивость. Критикам было легче с пьесами раннего Приеде, труднее стало теперь.

* * *

Некоторые обстоятельства биографии имеют прямую связь с творчеством. И потому — небольшое отступление.

Уже говорилось, что Приеде начал писать, работая ученым секретарем Института архитектуры и строительства. Вскоре после первой пьесы на сцену вышла вторая («Пусть осень»), затем третья («Любимая Нормунда»), четвертая («Положительный персонаж») — и литературный путь определился. Обычно в этот момент бросают прежнюю профессию. Приеде, однако, не бросил. В соответствии с какими-то обстоятельствами он переменил только место работы — стал преподавателем архитектурных предметов в сельскохозяйственном техникуме. Литературная жизнь шла своим чередом — вскоре он стал литконсультантом при Союзе писателей, потом начальником сценарного отдела киностудии (по его сценариям снимались фильмы), членом всяческих репертуарных коллегий, затем секретарем Союза кинематографистов и, наконец, первым секретарем Союза писателей Латвии.

Должностей, вплоть до высоких, было немало. Но странной на чей-то взгляд прихотью оставалось одно — как в 1955 году Гунар Приеде начал работу педагога в техникуме, так и не оставлял ее в течение двадцати лет. Неизвестно, на что больше он тратил силы и время — на писание пьес или на то, чтобы принимать экзамены, читать лекции, руководить практикой и дипломным проектированием. Иногда казалось, что театрально-литературные дела занимали его постольку-поскольку. Занятия в техникуме подчинены серьезному расписанию, и никто не будет делать скидок преподавателю, которому, видите ли, вздумалось писать пьесы. Приеде читал своим студентам «Основы градостроительства», предметы, именуемые «Гражданские здания», «Промышленные здания», «Планировка и застройка колхозного села» и т. п.

Чтобы понять, какое место эта работа занимает в его жизни, надо поговорить с ним о его учениках. Заочный строительный техникум похож и на школу, где впервые садятся за парты, и на институт. Сюда приходят не дети, а взрослые люди, они съезжаются со всех концов Латвии. Большинство учащихся — не рижане, и у каждого в учебе свой интерес. Для одних — это серьезное дело, для других — перспектива хорошего заработка, для третьих — не поймешь что. Они садятся за парты, в класс входит педагог, берет мел, подходит к доске и объявляет тему занятий…

В какой-то момент становится известно, что этот педагог — «тот самый Приеде», пьесы которого они видели в местном народном театре или в рижском. Сенсация неизбежна, но она не вносит большой смуты в учебную жизнь; заочники — взрослые люди, кроме того, латышам вообще свойственна сдержанность.