Великая степь. Приношение тюрка - Мурад Аджи

Вот и сейчас бояре ищут примеры былого, а история не дает им ответ. Все понимают, боясь произнести вслух: надо нарушать адат избрания царя и лишать Бледу права на трон. А как это сделать? Как нарушить завет отцов? И кто решится на эту неслыханную дерзость?

Консерватизмом дышало вольное общество Вольной Степи! Только консерватизмом, ничего не загадывая наперед… Обратились к патриарху, но и верховный служитель тюркской церкви, человек, который общается с Небом и говорит последнее слово, не смог ничего предложить. Адат избрания царя был лаконичен и строг. Вмешаться могло только Небо.

Но отдавать власть Бледе нельзя, это значило бы поражения в будущих войнах, на что и рассчитывали враги, подсыпая яд гуннскому царю – Аругу… Рождалась интрига.

И вот, объявили о смерти царя Аруга.

За сценой плач, крики.

Здесь не будет диалогов, только короткий авторский (поясняющий) текст, слова слишком слабы, чтобы передать глубину трагедии народа. Лишь музыка и танец способны рассказать о горе, постигшем тогда людей, их и будет слушать и видеть зритель.

Чистое поле, траурный шатер, около которого проходит действие…

ВЕДУЩИЙ. Народ Дешт-и-Кипчака обезумел. Как того требовал обычай, мужчины отрезали себе клоки волос и на лице делали глубокие надрезы. Умер царь, покоривший Центральную Европу и открывший своему народу путь на запад, к океану! Великий царь! Его полагалось оплакивать не слезами, а кровью. Тюркский мир тогда погрузился в глубокий траур. Женщины священный обряд прощания совершали на женской половине, так требовал адат, их прозрачные слезы могли нарушить вечный сон воина. (Пауза.)

Несколько дней продолжалось кровавое поминание, траурная мелодия не смолкала ни на минуту, несколько дней шел траурный «той» (пир), народ прощался с предводителем. В чистом поле разбили шелковый шатер, куда поместили останки безвременно ушедшего полководца. Отборнейшие всадники день и ночь кружили вокруг шатра, отдавая дань великому воину.

Сцена буквально кипит. Внезапно все замирает. С женской половины выходит женщина, за ней идут остальные. Поверх траурного платья у возглавляющей процессию надет мешок с прорезями для рук и головы. Она громко причитает: «Ваях!» Остальные хором восклицают: «Вёв-вёв!» Мужчины: «Аи!» На их возгласы отзывается конь Аруга. Он, покрытый черной попоной, стоит в центре сцены. Голова коня покрыта капюшоном, оставлены только прорези для глаз, хвост пострижен на треть. Он жалобно ржет, словно плачет. Это знаменитый «плач коня», которым отзывалось умное животное на всеобщую скорбь вокруг.

Женщины и мужчины рядами становятся друг против друга. Они все босиком. Когда женщины идут вперед, мужчины, не поворачиваясь корпусом, припрыгивая, двигаются назад, и наоборот. Ритм движения участников танца согласовывается с тактом причитания ведущей плакальщицы.

ВЕДУЩИЙ. А потом около шатра началась «страва» (тризна). Грандиозное пиршество с удалыми песнями, с боевыми танцами – это фантастическое зрелище: похоронная скорбь смешалась с безумным ликованием… Пышность и смысл обряда поразительны – умирая, царь должен видеть: благополучие, оставленное им народу, не заканчивается с его уходом, счастливая жизнь продолжается. Люди по-прежнему чтят своего царя, наместника Всевышнего. Но редко царям доставались такие почести.

Глубокой ночью тело предали земле. Останки положили в гроб с покатой крышкой, сюда же положили оружие, добытое в боях, ордена и украшения, которые могли понадобиться ушедшему на тот свет царю… Всех, кто знал место захоронения, убили, едва они вернулись, и те спокойно отправились в мир иной к своему повелителю.

Тронный зал. В зале бояре и высшее духовенство. В стороне стоит царский шут со своею шутовскою свитой, без его участия не решалось ни одно важное дело в стране. Очень ответственная фигура! Никак не ниже родового боярина… Сейчас карлик чувствует неладное, он опечален, потому что лишь ему одному во дворце разрешено говорить правду. Любую и о любом. В том было предназначение шута в тюркском обществе, не случайно его за глаза называли «тот, которому можно». Тяжелые предчувствия томили сегодня этого несчастного глашатая правды, он не находил себе места, привлекая всеобщее внимание неестественным своим поведением.

Наконец с общей молитвы открывается церемония избрания нового царя, ее ведет старейший из бояр.

БОЯРИН. Перед нами открыты дороги к берегу моря, туда, где кончается суша и куда уходит на ночной покой солнце. Уходит, чтобы утром появиться на восточной границе нашей страны. Еще один шаг, и мы покорим весь мир. (Вот мысль выступления боярина, он уверенно говорит о Дешт-и-Кипчаке, о его грядущей боевой славе и величии, которые должен приумножить новый царь.)

Патриарх читает торжественную молитву во славу Тенгри, его чистый голос наполняет зал.

Царевич Бледа рад и не скрывает радости. Пожалуй, он один сегодня рад в этом зале, где приютилась тревога за будущее страны. Аттила сидит грознее тучи, где-то в глубине души он не согласен с адатом, но принимает его как веление судьбы, да, он покорился, но покорился с надеждой на чудо… И чудо свершилось. Верховный священнослужитель вдруг теряет голос на полуслове, он стоит с красным от натуги лицом, разводит руками и не может произнести ни звука. Спазм сдавил ему горло. Тревога всколыхнула зал, слышится шепот: «Что это? Знак судьбы? Вмешалось Небо?»

Конечно, прерванная молитва – дурной знак. Патриарху оказывают помощь. Проходит немного времени, и вновь слышится его голос, но звучит он уже не как прежде, а глухо, натужно. Как-то утомленно. Патриарх говорит чужим голосом. Закончив молитву, этот чужой голос извещает: «Сегодня мы выберем двух царей: Бледу и Аттилу».

ВЕДУЩИЙ. Подобного не было у тюрков. Как это? Двух царей? Одновременно?! Но аудитория была готова принять именно эти слова за волю Неба, их ждали, ведь они спасали положение. С общего молчаливого согласия новость приняли, не обсуждая… По традиции к каждому из царевичей сзади тихо подошли по два боярина и стали кушаками душить их. Те не сопротивлялись. Бледа первым лишился чувств.

Тогда к нему, придушенному, бояре обратились с вопросом: «Сколько лет будешь царствовать?» Тот только и смог ответить: «Десять». Удавку ослабили. Когда о том же спросили Аттилу, он произнес слабеющим голосом: «Двадцать лет»… И бояре отошли от них.

ВЕДУЩИЙ. А над царевичами, еще не пришедшими в себя, готовились вершить другой обряд. В тронном зале дворца начинался «хан-талау» – обряд, без которого не обходилось избрание царя. Суть его проста: ограбление претендента на престол. Буквальное. Грабили до нитки. Догола. И тот опять же не противился. Так, может быть диковато, народ Дешт-и-Кипчака показывал, что с той минуты он берет нового царя на свое содержание.

Избранникам вынесли новые одежды, царские, но те одели их не сразу, а после того, как патриарх исполнил обряд миропомазания. Это древнейший обряд абишик. Голых претендентов, как новорожденных младенцев, помазали мирой (ароматическим маслом), ведь они с той минуты как бы второй раз рождаются на свет и входят в тюркское общество наместниками Всевышнего, рукой Тенгри. После этого избранник, воздев руки к небу, совершал по одному шагу в направлении каждой из сторон света, показывая тем самым, что принимает их в свое владение.