Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Лучший пример Бальзака в свободном полете являет его самая самонадеянная попытка преуспеть в качестве драматурга: «Надежды Кинолы» (Les Ressources de Quinola), первоначально названная «Школа великих людей» (L’École des Grands Hommes)993. Тема пьесы довольно необычна для писателя, наблюдавшего современную ему жизнь994. В ней рассказывалось о человеке, который в XVI в. изобрел пароход и нарочно затопил его в заливе Барселоны в присутствии 200 тысяч зрителей. Мораль пьесы заключалась в том, что гениев всегда побеждают мелкие интриганы и кредиторы. Бальзак позаботился о том, чтобы сама пьеса проиллюстрировала данный вывод, попытавшись сделать все сам. Он пришел на читку в театр «Одеон», закончив всего четыре акта, а пятый сымпровизировал – позже некоторые уверяли, что это стало лучшей частью пьесы. Затем, на протяжении нескольких недель, он ходил на репетиции, правя реплики по ходу дела, ужинал с актерами и каждый вечер возвращался на омнибусе домой в Пасси, где вносил окончательную правку995. Во время своих поездок он серьезно простудился996. Кроме того, он арендовал зал театра на первые три представления, сам сел в кассу и продавал билеты по спекулятивной цене, но только представителям знати и людям с подходящими связями. Ему хотелось получить зрителей, которые стали бы похожими на сцену из какого-нибудь его «парижского» романа. Пригоршне журналистов отвели оскорбительно плохие места; главарю клакеров заявили, что его услуги не потребуются, а когда Бальзак передумал, уже не было времени репетировать с клакерами, которые не знали, в каких местах нужно устраивать овации.

Незадолго до того, как поднялся занавес, вечером 19 марта 1842 г., Бальзак понял, что натворил. Зал оказался на три четверти пуст; пришлось пустить на премьеру всех, кто случайно проходил мимо. Поскольку «Одеон» находился в самом сердце Латинского квартала, его завсегдатаями были люди, которые не считали поход в театр развлечением пассивным. Зрители, купившие дорогие билеты заранее, злились за то, что переплатили; позже многие из них подали на дирекцию в суд и выиграли дело. Результатом тщательной подготовки Бальзака стало то, что актеров не было слышно из-за воплей публики. Многие зрители заранее запаслись оружием; на сцену, в числе прочего, бросили печеное яблоко – доказательство заранее обдуманного умысла. Хотя «Надежды Кинолы» продержались девятнадцать дней, пьеса пошла ко дну, как и знаменитый пароход. Вторично ее поставили только в 1863 г. После того как на премьере опустился занавес, Бальзака нигде не могли найти; наконец увидели, что он крепко спит в одной из лож. Леон Гозлан записывает это в признаки бодрого стоицизма; скорее всего, налицо были признаки физического и умственного истощения.

На четвертый вечер, когда Бальзак вернул управление театром дирекции, полицейские выгнали из партера самых громкоголосых зрителей. А те, кто остался, выкрикивали «Браво!» и «Превосходно!» в неподходящие моменты. По стандартам того времени представление вовсе не стало катастрофой, как это может показаться. Сам Бальзак был доволен, хотя и не разбогател. «“Кинола”, – писал он Эвелине, – стала поводом для памятной битвы, сходной с битвой за “Эрнани”. Кто-то приходил, чтобы освистать спектакль с самого начала до конца, не желая и слышать о еще семи представлениях»997. Многие критики решили, что на самом деле пьеса была посвящена теме «Бальзак против своих современников», и в этом отношении скромный успех был бы моральной неудачей. К такому выводу приходит и сам Бальзак в предисловии к опубликованному изданию пьесы. «Предательство» критиков, писал он, стало «лучшим подарком для автора: он получил ценный опыт и лишился ложных друзей».

Ничто из произошедшего не подтверждает распространенный образ обаятельного путаника, который ухитряется на ровном месте завязнуть в самых ужасных неприятностях. Отдельные стороны происшествия с «Кинолой», которые повторяются повсеместно, свидетельствуют скорее о здоровой паранойе, которая всюду ищет подтверждения; похоже, одним из принципиальных поводов для разногласий с Эвелиной было именно такое подозрение с ее стороны. Бальзак с новой силой принялся потакать своей слабости: он испытывал терпение окружающих и на сцене, и вне ее. Так, Жорж Санд он спрашивал, хочет ли она, чтобы ее слуги также восприняли демократические заповеди всерьез998. Он сказал редактору-католику «Газетт де Франс» аббату де Генуду, что тоже верит в чудеса, «по той превосходной причине, что сам сотворил несколько: исцелял наложением рук, но пока что не сумел воскресить мертвых»999. Писательница и хозяйка модного салона Виржини Ансело ошеломленно писала, что Бальзак нарочно нагрубил одному «политику из Луизианы», объяснив, что только ростовщик отделяет его от голода и что вместо того, чтобы хвалить его, людям следовало бы дарить ему деньги1000. Политик назван лишь инициалами М. Г., но, возможно, это Чарлз Гаярре по прозвищу Судья, что свидетельствует о дальновидности Бальзака. Гаярре был посредственным историком, который потратил восемь лет на «поправление здоровья» во Франции, затем, вернувшись домой, стал секретарем штата Луизиана и членом Американской партии, известной также как партия «незнаек»; он лишился своего поста из-за мошенничества на выборах и написал политическую сатиру, которую «Американский биографический словарь» описывает как «примечательно невеселую». Иными словами, он замечательно подходил на роль жертвы.

Получал ли Бальзак удовлетворение, раздражая людей? Неизвестно, но он следовал совету, который сам же дал Эвелине. Если сплетники называли его вором, она должна «отвечать, что я убийца», и объяснить, что он избежал «публичной кары» только благодаря своему «огромному обаянию»1001. Может быть, отчасти он мстил за те дни, когда был забавным лишь время от времени и души не чаял во всех звездах высшего общества без разбора. Может быть, это также стало результатом тяжелого труда и болезни. Его старый друг, торговец скобяным товаром, дважды жаловался на его вспышки гнева. Бальзак сваливал вину на кофе, раздражение от которого обычно изливалось на бумагу1002. И все же, если человек большую часть времени проводит наедине с собой, он неизбежно начинает относиться к другим так же, как к себе самому, – агрессивно и, что бы кто ни думал, недоверчиво. Даже в «Человеческой комедии» персонажи Бальзака насмехаются над ним – над его одержимостью женщинами среднего возраста, тягой к физиогномике, рациональному материализму или жизненной важности Семьи, Собственности и Религии1003. Почти у каждого серьезного персонажа «Человеческой комедии» имеется глупый двойник. Гамбара, композитор, который сочиняет идеальную симфонию, живет в доме ресторатора, чьи поиски идеального блюда привели к его изгнанию из Италии, потому что его еда отвратительна: «Неведомый шедевр» приобрел вид спагетти болоньез.

Второй урок, который можно извлечь из воинственности Бальзака, заключается в том, что, говоря о себе, он имел в виду свой образ, который зажил отдельной от него жизнью. Вот что отличает его от его более молодых коллег, ненавидящих буржуа. Требуя огромный гонорар за статью об улице Ришелье (потому что, очевидно, ему пришлось посетить все магазины на этой улице)1004, он ссылался на свою печально известную страсть к мелочам, из-за которой критики сравнивали его описания с каталогом аукционера1005. «Поскольку нас обвиняют в том, что мы вторгаемся в заповедник портретистов, аукционеров и модисток, – говорит Бисиу в «Доме Нусинген», – я не стану испытывать ваше терпение и описывать персону, в которой Годфруа узнал своего приятеля»1006. Бальзак при жизни стал одной из главных европейских знаменитостей. Его романы продавались во всем мире, от Индии до Соединенных Штатов. Его много переводили – переводов на самом деле гораздо больше, чем указано в библиотечных каталогах и библиографиях, потому что многие его романы переводились для газет и так и не выходили отдельными изданиями. Записывали рассказы о его жизни и произведениях. Совершенно чужие люди знали о нем все. Друзья передавали ему подслушанные в омнибусах и кафе сплетни о его личной жизни и особенно о его долгах1007.