Чужак - Симона Вилар

— Ты и представить себе этого не можешь.

Когда солнце перевалило за полдень, Карина сказала, что не худо бы все же вернуться. Он тут же согласился, но ей показалось, что какое-то облачко набежало на его чело.

— Тебя что-то волнует, сокол мой? — Он тряхнул головой.

— Марится что-то. Но не думай. Что бы ни было, теперь ты моя, и вместе мы решим, что делать.

Карина ехала перед ним в седле, откинув голову ему на плечо и блаженно полуприкрыв глаза. При подъезде к городу, когда все чаще стали попадаться знакомые, с любопытством взиравшие на влюбленных, она только сильнее прижалась к Ториру. Пусть видят. И так о ней идет молва, как о холодной русалке, избегающей мужского внимания, как о змее, губящей тепло в сердцах женихов ради небабьего прибыльного дела. Теперь же никто не упрекнет ее в том, что она живет пустоцветом. И пусть знают, что первая красавица Киева избрала себе достойного, того, кто любим и прославляем. Ибо ей хотелось гордиться своим избранником. Ей любы были взгляды, которыми провожали их киевляне, тепло становилось на душе от их приветственных окликов и веселых усмешек. У ворот гостевого подворья было людно. Покидал постой кто-то из гостей Карины. В другое время она непременно сама бы пошла, проводить приезжих, пожелала бы доброй дороги и удачи в пути. Обычное дело, когда хозяйка хочет, чтобы выгодные постояльцы вернулись к ее очагу. Но сейчас Карина лишь кивнула Любомиру, зная, что толковый парень сам справится. И невольно спрятала улыбку, видя, как таращится на них с Ториром парень, как хитро усмехается в бороду Третьяк, да и некоторые из ее челяди удивленно глядят на свою такую холодную и надменную хозяйку, которая сейчас ласковой кошкой жалась к варягу.

Во дворе у резного крылечка Торир помог ей спуститься с коня, но не сразу выпустил из своих объятий. Он вдруг как-то странно притих, взгляд его стал пустым. Она знала этот его взгляд, словно устремленный в себя, и боялась его.

— Что с тобой, ненаглядный мой?

Он попытался улыбнуться. Странная у него, однако, получилась улыбка, больше похожая на гримасу.

— Пустое.

Но она видела, как он побледнел, даже капли пота увлажнили завитки волос над бровями.

Карина хотела расспросить Торира, но не осмелилась. После объединившего их полного доверия это казалось странным и тревожным. Но одного Карина опасалась: стать докучливой, задеть то, чего он не желает показать. И когда он вновь притянул ее к себе, стал шептать всякие ласковые глупости, она только подыгрывала ему, стараясь скрыть зародившуюся в душе тревогу.

— Придешь-то теперь когда?

— А ты уже гонишь?

Только позже она поняла, что он попросту боялся. А тогда лишь засмеялась, сказала, что велит сейчас подать им перекусить. Ее стряпухи — превосходные мастерицы, сама таких подбирала, чтобы и справлялись быстро, и знали всякие блюда, как местные, так и иноземные, чтобы всякого уважить.

Карина еще не окончила речь, как поняла: что-то случилось. Руки Торира, до этого еще обнимавшие ее, разжались. Устремленный куда-то за спину взгляд стал острым, как булат клинка. Она оглянулась и увидела, как у ворот подворья показались несколько гридней с Горы во главе с ярлом Олафом.

Одноглазый не сразу заметил парочку у дальнего крыльца. Торир даже успел негромко велеть Карине отойти и, что бы ни случилось, вести себя как ни в чем не бывало. Сам же шагнул навстречу Олафу.

— Ой, ты гой еси, ярл Олаф. Не меня ли, беспутного, ищешь? — Олаф глядел на него сначала сурово, потом в глазу его словно засветился огонь, рот под светлыми усами пополз в сторону в кривой усмешке.

— А ты никак ждал? Что ж, не зря. Чует собака, чье мясо съела. А теперь идем со мной. Князья видеть тебя желают. Герой. Ха!

Слово «герой» он произнес как ругательство. И Торир понял, что пропал. Хотя всегда в душе был готов к этому, но сейчас все словно оцепенело внутри. Удивительно, как еще сумел усмехнуться. Стал спрашивать, зачем так срочно князьям понадобился, заговаривал зубы, а сам быстро решал, как поступить. Пойти или… Ощущение беды стало столь сильным, что понял: лучше бежать. Как? Опять твердил что-то, мол, чтобы к князьям идти, не грех сначала в баньке попариться, новое корзно надеть. Сам же не спеша вместе с гриднями двигался к воротам, туда, где прислужник Карины еще держал под уздцы Малагу. И вдруг оттолкнул Олафа, взлетел в седло, пришпорив коня.

Ах, если бы не этот глупый мальчишка из челяди! От испуга он бросился в проем ворот, закричал, заслоняясь руками, когда вставший на дыбы Малага махал над его головой копытами. И Торир натянул повод.

Вокруг зашумели, заметались люди. Торир уже разворачивал Малагу, наскочил на гридней Олафа, заставив их отступить, а сам брал разбег. Немыслимое задумал, когда, пришпорив Малагу, послал его через частокол изгороди.

И прекрасный арабский скакун словно взялся доказать, что летать могут не только птицы. Рывок его крепкого упругого тела — и они перемахнули через изгородь. А там и мост через Глубочицу миновали. И только тут Малага споткнулся, стал падать, перекувыркнувшись через голову.

Торир вылетел из седла — поразительно, как перевернувшаяся лошадь не раздавила его. Оглушенный, он старался подняться. Конь лежал поперек мостка не двигаясь. Торир вдруг заметил, что за ухом у коня торчит оперенная стрела. Малага больше не двигался. А через его круп уже перескакивали княжьи гридни, набросившись на Торира, заламывали ему руки, зло ругались. Вокруг гомонили люди. Какая-то баба уронила коромысло, вопила — мол, что делается, что делается!

Олаф переступил через поверженное тело коня. В руке его был короткий хазарский лук.

— Что, без коня-то ты не такой уж и сокол? Да только конем и выдал себя.

Он схватил Торира за чуб, запрокинув ему голову. Ярла попробовал было оттолкнуть Третьяк.

— Что творишь, варяжья морда?! Как смеешь хватать киевского защитника?

Но Олаф, расталкивая обступивших его людей, пытавшихся вмешаться, грубо кричал, что на то есть указ братьев-князей.

И повели, поволокли Торира прочь. Следом повалила шумящая толпа. Свободные киевляне ничего не понимали, желали разобраться в происходящем.

В какой-то миг Торир оглянулся. Мельком увидел одиноко застывшую в проеме ворот Карину.

Все. Он понял, что для него все закончилось. А как жаль!

Под Горой Киева располагались пещерные переходы, длинные и извилистые. Кое-где они расширялись, образуя небольшие пространства под каменными сводами. В углах собирался песок, осыпавшийся сквозь кладку.

Под одним из таких сводов и был прикован к стене Торир, полунагой, с крепко привязанными к вбитым в стену кольцам руками. Руки жгло как огнем — там, где были выдраны с мясом ногти. Кровь капала на землю, мучила боль. Но Торир понимал, что это еще не боль. Не настоящая боль. Пытавшим не было нужды замучить его до смерти, пока он не сознается. И он боялся не сдержаться. Потому и бравировал, нагоняя на себя храбрость, дерзил.