Корона Тафелона - Наталья Авербух

То, что сейчас говорила монахиня, звучало похоже.

— Я понимаю, сестра, — тихо сказала девочка.

Сестра Дезире перелистнула страницы, открыла книгу в другом месте и продолжила читать.

Эрна думала, что, если волчица каким-то образом спасётся, ей, Эрне, не жить. Вряд ли она забудет, как девочка примкнула к её врагам и мучителям. Что же?...   убить её? Никто из прозревших не осудит. Это считалось среди них за милосердие. Добрее было бы только спасти шкуру этой волчицы, но… именно этого делать не следовало. Прозревшие не помогали друг другу. Никогда. То есть… дядюшка Виль помогал маме и не раз, и Эрне он помогал, и ещё Вир и Лонгин, и Вейма… Делали они это обычно тайно и на встречах не хвастались. Но уж того, что Эрна будет спасать эту мохнатую разбойницу, которая пристрелила её лошадь, точно никто не ждёт. Но можно ли оставлять её в руках святош? Убить — надёжнее всего. Убитая, она никому ничего не расскажет. Ни муженьку с его машинами, ни святошам. Но…

Эрне приходилось резать козлят на алтаре у мамы. Та так и не научилась проливать живую кровь. Волка, небось, сложнее прикончить, даже обычного, а это ещё и оборотень. Что-то подсказывало девочке: Хрольф точно не оценит благодеяния.

— Я прочитала о бесконечной милости Заступника ко всем нам, даже обманутым Врагом и погрязшим в грехах, — прервала монахиня мысли Эрны.

— Да, сестра, — кивнула девочка.

— Точно так же, как женщина не должна носить мужское платье, — со значением произнесла монахиня, — человек не должен носить звериную шкуру.

— Да, сестра, — повторила девочка, покраснев. Похоже, оборотнихе лучше не принимать здесь человеческий облик: как Эрна помнила, та носила как раз мужскую одежду. Будет ли она тогда дважды грешна в глазах здешних святош? Или грех оборотничества перекрывает другие грехи?

В это время один из волкодавов, с желтоватой шкурой, протяжно зевнул, показывая клыки. Волчица зарычала, а монахиня, не удержавшись, прыснула со смеху.

— Да, я не святой Патси, — признала сестра Дезире, всё ещё хихикая, — раз наш добрый Флаво зевает от моих проповедей.

Святой Патси, наверное, был тем же, кого в Тафелоне звали святым Батсо, основателем нищенствующего ордена. Он вроде бы проповедовал не то перед волками, не то перед оборотнями.

Стоящий на страже брат-заступник, не выдержал и рассмеялся тоже, но вскоре принял прежнее суровое выражение лица.

* * *

Вскоре к ним присоединилась матушка Онория, которая, не смущаясь ни волчицы, ни часового, принялась учить Эрну вязать носки, между делом толкуя священную книгу в том смысле, что всякая душа может раскаяться и быть принята Заступником, сколько бы собак она ни загрызла перед этим. Вязание оказалось делом нелёгким, Эрна по первости путалась в нитках, их петлях и в спицах. Прежде девочка только видела, как это делают другие, и особо не вглядывалась. Потом аббатиса ушла, а часовой, которого звали брат Херв, принялся подсказывать Эрне, что она делает не так и почему. Чувствовалось, что, если бы не сестра Дезире, он бы забыл о волчице (всё равно она связана!) и подсел бы к девочке, чтобы поправить её работу. Эрна молча злилась, с видимой покорностью принимая советы насчёт «напуска», «глади» и «рельефа». К тому же грубая пряжа кололась и пахла псиной. Сестра Дезире охрипшим голосом продолжала читать на церковном языке что-то о первом последователе Заступника, который предстал перед земными царями и поверг их гордыню в прах.

Послышались шаги и голоса, один из которых… один из которых…

— Как есть говорю! — грубовато твердил дядюшка Виль на хларском. Девочка встрепенулась, но тут же овладела собой. — Чуть телка не загрыз! Мой телок! От ютанцев спрятал, а тут — на тебе! Глазища — что плошки! Зубища! А сам-то огромный! Ему мой телок — тьфу!

— Помолчи, — грубовато велел какой-то святоша и дядюшка Виль послушно умолк. Эрна искоса поглядела на пришедших. Матушка Онория, отец Бенлиус и двое воинствующих братьев-заступников. И дядюшка Виль! Он нашёл её! Теперь всё будет хорошо. Одет убийца был как простой хларский крестьянин, в грязно-белые брэ и серую рубашку, когда-то бывшую синей. В руках он мял сорванный с головы колпак. Матушка Онория подошла ближе к монахине и девочке и встала так, чтобы мужчины не могли их разглядывать. Дядюшку Виля остановили чуть поодаль, не давая ему увидеть волчицу.

— Рассказывай по порядку, — велел отец Бенлиус.

— Дык, я и говорю. Тибо я. Живу, значит, на выселках. Возле лесу. Сам распахал всё, вот этими вот руками! Телок, опять же. Дочек у меня четверо. Мать-то их померла в позату зиму.

— Говори про оборотня, — потребовал отец Бенлиус.

— Так я и говорю! Телок мой! Замычал, значится. Я его в другом хлеву держу. Озоровать стал. Слышу — мычит. Я туда! А у него — зубищи — во!

Дядюшка Виль взмахнул руками, показывая.

— У телка? — не выдержал брат Херв. Отец Бенлиус цыкнул.

— Так я ж говорю! Оборотень там был! Здоровый! Глазища — что плошки и так и горят! Телок мычит, мои-то дуры визжат из дому! Я как схватил оглоблю! Говорю — хоть ты какой ни на есть оборотень, а телок мой! Он так и оскалился!

Виль осенил себя священным знаком.

— Не чаял как жив остался. Я в деревню-то бросился. Ладно телок, пёс с ним! Так ведь оборотень, коли повадился, девок моих оприходует! Оборотни, говорят, на это дело быстрые. Кому они нужны будут? А то и сожрёт опосля-то! Уж как я их от ютанцев-то, вражин, сберёг. То в лесу прятал, то в погребе. А тут — оборотень! От него ж в лесу-то не спрячешься. Я в деревню, значится. Не любят меня там. Пасекам моим завидуют. Телок, опять же. Корова тоже. Сперва на смех подняли. А потом говорят — явились туточки добрые братья, они всех про оборотней спрашивают. Я девок-то запер — и к вам! Помогите, ваши милости! Уж я вам — молока кислого, сыра опять же, мёд с прошлого года остался, ничего не пожалею, только выручайте! Телок же! И дочки мои…

— Почему ты решил, что это был оборотень?

— Дык, а кто ж ещё? У нас по летнему времени волки не озоруют. Большой, опять же. И зубищи! А глазища-то! Во! Как плошки сверкают!

— Большой, говоришь?

— Во какой! — показал Виль. Выходило что-то вроде осла, не меньше. — И зубища! А шерсть-то…

— Какого цвета он был?

Виль полез рукой в затылок, смычно почесал, сплюнул, потом извинился перед монахами.

— Против солнца стоял, не разглядел. Волчьего он был цвета, во! Тёмный такой.

— Особые приметы? — продолжал спрашивать отец Бенлиус.

— Чаво?

— Пятна, шрамы, наросты…

— Так я ж говорю, против солнца стоял. Зубы — во! Зубы были огроменные! Как только в пасть помещались!

— Ты узнаешь его, если встретишь?

— Да как не узнать?! Морда наглая, глаза громадные, сам-то — во какой, а ещё…