Диагноз - бессмертие - Мария Симонова

– Понятно. Только объясните мне такой факт: недавно у меня был разговор на ту же тему с майором Токаревым… Вернее, с капитаном Палютиным. Я как раз предложил ему в целях конспирации рассыпать этот самый препарат по коридорам вашего Управления. После чего он меня заверил, что никакого локального аминоморфа в природе не существует, а это была с его стороны уловка, чтобы завоевать мое доверие.

– Я понимаю ваше сомнение, – сказал Наплеков. – Тем более что препарат еще неизвестен в большом мире. Но он существует. Он был создан в лаборатории нашего института Склифосовского и пока проходит стадию эксперимента, хотя результаты уже есть, и весьма убедительные. Что касается Палютина… – Министр чуть помолчал, потом продолжил словно бы в раздумье: – Палютин был очень проницательным человеком. И хитрым. Он мог сначала сказать вам правду о препарате, а потом соврать… Вообще все, что он вам говорил, обусловливалось требованием конкретного момента. Андрей был мастером импровизации, его очень привлекала этакая интеллектуальная игра с опасным противником… – После короткой эпитафии своему лучшему оперу Наплеков вымучено закончил мысль: – Мне же сейчас, как вы понимаете, не до игр. И, кроме того, должен вам заметить, что у нас очень мало времени на осуществление операции.

Тут он был прав – времени на разговоры и раздумья действительно не осталось: на пульте уже мигала красная кнопка вызова. Я вышел на связь.

Как я и предполагал, Екатерина Пашкова была найдена и доставлена в Управление с фантастической при здешней «экологической» заторможенности скоростью. Токарев предъявил нам на экране темноволосую девицу с вытянутым лицом, состоящим наполовину из неимоверно огромных от испуга глаз. Ветеран подтвердил ее подлинность, сунувшись к монитору с душещипательным возгласом:

– Катенька!

Но вместо нее на экран уже вновь выдвинулся майор Токарев с сообщением, что через пять минут девушка будет стоять у дверей в лабораторию – мол, открывайте.

Я сказал, что она должна быть там в полном одиночестве, и напомнил для порядка, что жизнь министра продолжает висеть на волоске и полностью зависит от их благоразумия. Получив в ответ от Токарева суровый понимающий кивок, я отключил связь.

Наплеков во время этого разговора то и дело покашливал, поднося ко рту кулак, причем у меня сложилось скверное впечатление, что таким образом он пытался подавать в камеру какие–то знаки. Это было тем более неприятно потому, что я уже решил принять его план: конечно, это могло быть очередной ловушкой, но ловушкой смертельно опасной в первую очередь для жизни самого министра. Что касается наших жизней – еще вопрос.

Запускать сюда девицу все равно надо, значит, так или иначе предстоит открывать ей дверь. Так почему бы заодно не насыпать пилюль в «предбанник»? Окажись они обычной наркотой или даже козьим дерьмом, что мы теряем? Только Наплекова, который в этом случае у меня уже точно погибнет первым, как ему и было обещано. А если в колбе все–таки аминоморф, мы избежим лишних проблем, связанных с риском и кровопролитием в конторе. И эта пиявка Наплеков, само собой, может тогда с полным правом рассчитывать на бессмертие, опять же в соответствии с моим обещанием.

Итак, мы в полном составе покинули преддверие портала и отправились на проходную сыпать пилюли. Грабер вызвался было остаться подежурить «на связи», но, зная его подлую натуру, я ему этого не доверил: продаст ведь нас властям за нашими же спинами или, пока меня нет, свяжется через компорт с какими–нибудь заведомыми гнидами из большого мира. А то и сбежит прямо к Левински на С19 – портал–то вот он, в двух шагах. Старая проблема присмотра за иудой Грабером вновь встала передо мной со всей очевидностью.

Снова этот паразит, за которым нужен был постоянно глаз да глаз, повис на моей шее, и, как прежде, я не мог позволить себе просто придавить его, словно клопа, а, наоборот, должен был беречь пуще зеницы ока – получалось, что он один владел информацией, в чьих руках сейчас находится Жен.

У меня была мысль оставить подежурить на пульте старого пирата, но об этом не стоило и заикаться, во избежание очередного конфликта: тот рвался к выходу впереди всех, желая лично встречать внучку. Еж с Хирургом были мне необходимы на случай прокола с пилюлями, а о том, чтобы оставить на связи Наплекова, не могло быть и речи. Короче говоря, свидетелями рассыпания препарата в шлюзе в конце концов оказались все, кроме находившейся там камеры, которую я оплавил.

Задержав дыхание, я высыпал половину содержимого капсулы в урну, после чего закупорил склянку и спрятал в нагрудный карман – глядишь, еще пригодится. Затем мы быстренько ретировались из помещения и заперли за собой дверь.

Я хотел вывести на терминал участок перед входом, чтобы иметь возможность наблюдать за действиями противника. Но картинки не было – вместо нее шел сигнал неисправности камеры, хотя я прекрасно помнил, что камера при входе осталась одной из немногих, мною не тронутых.

Ничего не оставалось, как ждать сообщений по селектору. Сигнал поступил не через пять, а только через девятнадцать минут после моего последнего разговора с Токаревым. Нам сказали, что девушка на месте, стоит в ожидании на входе. По моей просьбе она подала голос – пропищала дрожащим тенорком:

– Я здесь.

Я вопросительно поглядел на старого пирата. Тот кивнул довольно уверенно: она, мол, она.

– Оставьте ее одну и убирайтесь, – сказал я в переговорник. Выждал с минуту, после чего разблокировал и открыл внешнюю дверь. Досчитал до пяти, закрыл ее и снова заблокировал. Разумеется, я не мог знать, сколько народу вошло за это время в помещение проходной, однако был уверен, что это не один человек и не два, а гораздо больше. И далеко не факт, что среди вошедших находится Екатерина Пашкова.

В течение следующих трех минут, если верить Наплекову, все, кто был заперт в проходной, должны были уснуть. Оставалось немного подождать. Совсем немного. Всего–то три минуты. За размышлениями о предстоящей акции я мог бы их и не заметить. Как вдруг…

…На меня накатило ЭТО. Впервые на деле, но уже не в первый раз с тех пор, как я обрел бессмертие.

Время сгустилось. Именно время, а ничто другое – я это знал, безошибочно чувствовал каждым фибром – стало вдруг вязким и неподатливым, замедлилось и сдавило своей загустевшей плотью все мое живое естество, превратив продвижение от секунды к секунде в титанический труд. Самым невыносимым при этом было ощущение страшной, фатальной усталости чего–то безмерного, его стремление сложить с себя бремя по толканию мира и совсем остановиться. Единственный, кто препятствовал полной остановке, был я, продолжавший рваться вперед по временному вектору, словно пробиваясь сквозь тяжелую каучуковую массу, расшевеливая ее и тоже медленно толкая вместе с собой вперед. Я волок на себе уставшего Хроноса. Вероятно, в порядке расплаты за подаренную им мне вечную жизнь. Где–то за гранью и по иным меркам это длилось бесконечные изнурительные часы. Или годы?.. Не разберешь – иные мерки…

А раньше я умел обманывать время. Не то вечное и неумолимое, залечивающее любые раны, примиряющее друзей и врагов, сводящее в конце концов тех и других к общему знаменателю – могиле. Я успешно обманывал свое личное, внутреннее время, имеющее патологическую склонность к переключению скоростей – с самой малой, черепашьей, когда, например, стоишь в очереди к порталу или, сидя в какой–нибудь сырой дыре, ожидаешь появления запаздывающего «клиента», до предельной гоночной скорости в моменты, дарящие тебе радость и наслаждение жизнью – скольжение под парусом, удача в игре, ночь с желанной женщиной. Время проносит тебя сквозь них чуть ли не в мгновение ока и притормаживает, лишь миновав незримую финишную черту, так что остается только оглядываться, высматривая позади все удаляющийся отрезок, отмеченный ярким, долго не пропадающим из вида указателем «Счастье». Я выработал для себя несколько специальных приемов: научился делать незаметным ожидание и максимально растягивать редкие минуты радости, что, кстати, почему–то всегда давалось с большим трудом.