Подлодка - Лотар-Гюнтер Буххайм

Старик велит идти средним ходом.

— Обе машины средний вперед! — подтверждает рулевой.

Это означает, что теперь плавучесть лодки невозможно поддержать на малом ходу. Слишком много воды просочилось в кормовой отсек.

Шум винтов слышится отчетливее, чем когда бы то ни было. Рычащий ритмичный пульс. В качестве контрапункта подойдут звук холодильного агрегата мороженщика, к которому примешиваются стрекотание миксера и жужжание дрели. Полный вперед!

Стрелка глубиномера прошла еще несколько делений вперед. Лодка медленно погружается. Шеф не в силах остановить ее — продувание цистерн вызовет слишком много шума, а о том, чтобы откачать воду, не приходится и мечтать.

— Сто девяносто градусов! — докладывает акустик. — Сто семьдесят градусов!

— Курс шестьдесят градусов! — приказывает командир и убирает туго натянутый стальной трос перископа. — Будем надеяться, мы не оставляем за собой масляный след, — замечает он как бы невзначай.

Утечка топлива! Эти слова молнией проносятся по отсеку, эхом отзываются в моей голове и перед моими закрытыми глазами плывут разноцветные полосы. Если топливо поднимается из лодки на поверхность, то противнику лучшей цели и пожелать нельзя.

Командир кусает нижнюю губу.

Здесь темно, но солярка пахнет даже и во тьме — ею разит за километр.

Из рубки акустика доносится шепот:

— Эсминец слышен очень близко!

Командир так же шепотом отвечает:

— Обе машины — малый вперед. Рули глубины — на минимум!

Он снимает фуражку и кладет ее рядом с собой на рундук с картами. Знак капитуляции? Неужели наш поход подходит к концу?

Акустик высунулся из своей каморки, будто собираясь сообщить что-то. Но он не открывает рта. Лицо стало окаменело от напряжения. Внезапно он снимает наушники. Я знаю, что это означает: шумы повсюду, так что больше нет смысла определять, откуда они исходят.

Теперь я их и сам слышу.

Сокрушительный грохот разрывов, словно весь океан рушится в преисподнюю. Конец! Кромешная тьма!

— Я когда-нибудь услышу рапорт по форме? — раздается неузнаваемый голос прежде, чем я открываю глаза.

Лодка ощутимо заваливается на корму. В луче фонарика видно, что телефонные провода и несколько дождевиков отрываются от переборки.

Еще несколько ударов сердца, затем голос прорезает тишину:

— Моторное отделение — поступает вода!

Немедленно поступают еще рапорты:

— В носовом отсеке фланцы выдержали — в дизельном отделении фланцы держатся плотно.

Наконец включается аварийное освещение. Стрелка глубинного манометра двигается по шкале с ужасающей быстротой.

— Обе машины — полный вперед! — приказывает Старик. Несмотря на все отчаяние, скрывающееся за этой командой, его голос спокойный, как всегда.

Лодка кидается вперед: батареи аккумуляторов подключаются одна за другой.

— Передние рули — до предела вверх! Кормовые — до предела вниз! — приказывает шеф операторам. Но стрелка не шевелится. Она застыла на месте.

— Кормовые рули глубины не действуют, — докладывает помощник на посту управления. Он поворачивает к командиру лицо пепельного цвета со взглядом, полным безграничного доверия.

— Перейти на ручное управление, — командует шеф так спокойно, словно мы на учениях.

Операторы встают и налегают всем своим весом на штурвалы ручного управления. Белая стрелка индикатора внезапно вздрагивает — слава богу, она сдвинулась с места! Механизм управления, да и сами глубинные рули не повреждены; лишь электрическое управление вышло из строя.

Моторы громко гудят. Полный ход — это же безумие! Но что еще мы можем предпринять? Если мы будем идти тихо, мы не сможем удержаться на нынешней глубине. Моторное отделение заполняется водой — она проникает в наше самое уязвимое место.

— Мощность обоих электромоторов снизилась с максимального уровня!

Старик раздумывает не более секунды:

— Проверьте у обоих аккумуляторы! Не вытекла ли из батарей кислота?

Сомневаться не приходится: некоторые банки треснули и вытекли досуха. Что теперь будет? Что еще может произойти?

Мое сердце едва не останавливается, когда первый вахтенный офицер отодвигается в сторону, открыв моему взору шкалу глубиномера. Стрелка продолжает медленно ползти вперед. Лодка продолжает тонуть, несмотря на то, что моторы изо всех сил выжимают из себя всю оставшуюся мощность.

Спустя считанные секунды раздается резкий свист. Помощник на посту управления выпустил сжатый воздух. Наши цистерны плавучести заполняются им.

— Продуть их полностью!

Шеф вскочил на ноги. Он прерывисто глотает воздух короткими вдохами. Голос дрожит:

— Дифферент на нос! Живее, живее!

Я не осмеливаюсь подняться, опасаясь, что не устою на ногах. Мои мускулы превратились в дряблое желе, нервы расшатаны до мелкой трясучки. Пусть уж поскорее прогремит последний взрыв. Сдаюсь! Я так больше не могу! Это невыносимо!

Я осознаю, что погружаюсь в предобморочную апатию. Теперь уже ничто не важно. Лишь бы все поскорее закончилось — неважно, каким образом. Я напрягаю все свои силы, чтобы не расслабиться.

Будь оно все проклято, и умереть спокойно не дадут.

Мы поднялись до пятидесяти метров. Стрелка остановилась. Командир приказывает:

— Открыть третий выпускной клапан!

Во мне нарастает чувство ужаса. Я знаю, что означает эта команда. Поток воздуха уже устремился к поверхности, раздуваясь в большой пузырь, который укажет им наше местоположение. Волна страха накрывает меня с головой. Чтобы остановить его, я бормочу заклинание: «Неуязвим! Неуязвим!»

Мое сердце бешено колотится. Дыхание прерывается. До меня доносятся приглушенные слова команды:

— Закрыть выпускной клапан!

Штурман поворачивает голову к Старику. Мне целиком видно его лицо: вырезанное из дерева изображение. Бледное, отполированное до белизны липовое дерево. Он замечает меня и оттопыривает нижнюю губу.

— Истерички, — ворчит Старик.

Если вода зальет электромоторы в хвостовом отсеке, если произойдет короткое замыкание… что будет крутить винты? Если откажет хотя что-то одно, — или моторы, или рули глубины, — на нас можно ставить крест.

Командир нетерпеливо требует рапортов из моторного отделения.

До меня долетают лишь отрывки:

— …остановили течь деревянными клиньями — опорная подушка треснула — много воды, источник не установлен.

Я слышу завыванье, раздающееся на высокой ноте. Проходит несколько секунд, пока я понял, что эти звуки издает не противник. Где-то ближе к носу плачут. Пронзительные, всхлипывающие рыдания, то становящиеся громче, то тише.