Формула Бога - Жозе Родригеш Душ Сантуш

— «В начале сотворил Бог небо и землю», — в третий раз принялся зачитывать вслух историк. — «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди…»

— Послушайте, — запротестовал Луиш Роша, у которого исследовательский зуд уступил место усталости, — уж не собираетесь ли вы опять читать все это от начала до конца?

Томаша и самого уже брали сомнения.

— Я должен, — ответил он после секундного колебания. — А иначе как я найду знак?

— А вы уверены, что он здесь?

Историк помахал в воздухе листком с разгаданной анаграммой.

— Вы видите, что зашифровал Эйнштейн? Слово «Genesis». Насколько я понимаю, мы имеем дело с многослойным принципом шифрования, когда сообщение в зашифрованном и оно же в расшифрованном виде дополняют друг друга, образуя единое смысловое целое. «See sign» означает «Genesis». Получается, что Эйнштейн сообщает нам: «See the sign in Genesis». To есть: «Смотри знак в Книге Бытия».

— Но какой знак?

Томаш взглянул на лежавшую перед ним Библию.

— Не знаю. Но должен найти, вы понимаете?

— И думаете, что найдете, если триста раз перечитаете Книгу Бытия?

— А вы хотите предложить другой вариант?

Луиш Роша указал на вторую строку зашифрованного пассажа.

— Другой вариант — попытаться расшифровать вот это… «!уа ovqo».

— Но у меня не получается сломать этот шифр…

— Извините, конечно, но только что я видел, как у вас прекрасно получилось сломать шифр первой строки.

— Это была анаграмма — гораздо более простая вещь.

— Неважно. Раз вы расшифровали первую строку, у вас получится расшифровать и вторую.

— Мне кажется, вы не совсем понимаете суть проблемы. Вторая строка представляет собой шифр значительно более высокой степени сложности, нежели…

Закончить фразу Томашу не дал внезапно зазвеневший мобильный.

Первым его порывом было, не отвечая, выключить телефон. В голове у него вихрем пронеслось: «Чтобы успеть до восьми утра, меня ничто не должно отрывать от дела. Я не могу допустить, чтобы Ариану отправили в Иран, и обязан во что бы то ни стало сломать последний шифр. А поскольку мне для этого нужна максимальная собранность, мобильник надо вырубить».

Телефон продолжал звонить.

«А вдруг это Грег с новостями относительно Арианы?»

— Да, слушаю! — решил все-таки отозваться на звонок Томаш.

— Профессор Норонья?

Голос в трубке принадлежал не Грегу.

— Да, это я. С кем имею честь?

— С вами говорит Рикарду Гоувейа из университетской больницы. Вам необходимо срочно прибыть сюда.

— Что стряслось?

— Приезжайте поскорее. Ваш отец… думаю, он до утра не доживет…

В больнице Томаша уже ждали. Дежурная сестра сразу отвела его к отцу. Шел второй час ночи, и госпитальные помещения, через которые они проходили торопливым шагом, были погружены в темноту, нарушаемую только желтоватым тусклым светом плафонов ночного освещения. По стенам плясали фантасмагорические тени; с разных сторон то и дело доносились сухой кашель и хрипы, беспокоившие больных даже во сне.

Доктор Гоувейа вышел к Томашу с озабоченным видом.

— У него был очень серьезный кризис, — коротко сообщил врач, жестом приглашая в палату. — Сейчас он в сознании, но сколько это продлится, не могу сказать.

— Моя мать?

— Ее оповестили, она скоро будет.

Томаш вошел в палату и в полумраке ночника различил очертания тела под белым одеялом. Голова старого профессора покоилась на громадной подушке. Он тяжело дышал. Глаза были тусклыми и безжизненными, но когда вновь прибывший наклонился над кроватью, в них вспыхнул едва заметный огонек.

Томаш, не находя слов, поцеловал отца в лоб и молча опустился на стул у прикроватной тумбочки. Взяв руку умирающего в свою и ощутив, какая она холодная и немощная, сын нежно сжал ее, словно пытаясь через это прикосновение влить в отца живительную энергию. В ответ Мануэл Норонья слабо улыбнулся.

— Привет, папа! — заметив эту тень улыбки, заговорил Томаш. — Ну как ты?

Старый математик, собираясь с силами, два раза с трудом глубоко вздохнул, прежде чем ответить.

— Мне больше не протянуть, — устало прошептал он. — Скоро конец.

Томашу показалось, что это прошелестел ветерок. Пряча наворачивающиеся на глаза слезы, он прильнул щекой к груди отца и обнял его.

— Ну что ты, пап…

Старик ласково провел ладонью по спине сына.

— Не надо меня обманывать, сынок. Я на последней остановке…

— Ты… тебе не страшно?

Мануэл слегка качнул головой.

— Нет, я не боюсь. — У него перехватило дыхание. — Странно, раньше меня от страха в дрожь бросало. От страха, что не смогу дышать, что задохнусь и мне будет очень больно. А еще от страха неизвестности, куда предстоит шагнуть, от страха встречи с небытием, от страха стать одиноким странником на окутанном сумерками пути. — Он снова замолчал, переводя дыхание. — Теперь мне уже не страшно. Я осознал, что это конец. И готов его принять. — Чувствовалось, что говорил он из последних сил, но не говорить не мог, поскольку желал излить душу. — Знаешь, я отстранился от мирской суеты. Меня уже не волнуют ни подковерные игры факультетской профессуры, ни глупости политиков. Все это для меня перестало существовать. — Он медленно повел ладонью в сторону окна. — Теперь мне больше нравится слушать щебетание ласточки и шелест деревьев на ветру. Эти звуки мне говорят гораздо больше, чем бестолковая и бессодержательная людская разноголосица. — Мануэл ласково погладил сына по руке. — Хочу попросить у тебя прощения за то, что был не лучшим отцом.

— Не надо, ты был прекрасным отцом.

— Нет, не был, и ты это знаешь. — Он замолчал, пытаясь успокоить дыхание. — Я был отсутствующим отцом, и на тебя мне никогда не хватало времени. Я жил в своем мирке, не видел ничего, кроме уравнений и теорем, не беспокоился ни о чем, кроме собственных исследований.

— Не наговаривай на себя. Я всегда гордился тобой. Гордился, что мой отец ищет тайны Вселенной и описывает их в уравнениях. Не так, как другие отцы, которые сами не знают, что ищут.

Старый математик улыбнулся, словно открыв источник энергии там, где не рассчитывал ее обнаружить.

— О да. Многие бредут по этой жизни подобно лунатикам. Они одурманены второстепенным, не видят главного. Стремятся приобрести новый дорогой автомобиль, роскошную виллу, одежду от лучших кутюрье. Мечтают похудеть, моложаво выглядеть и вызывать у окружающих восхищение. — Отец несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая дыхание, и посмотрел на сына. — И знаешь, отчего все это?