Вернуть Онегина - Александр Солин

«Сколько никудышных, пропащих, тупых мужиков продолжают жить, а Клима нет!»

Нинка жила у Петеньки, и иногда она просила ее приехать. Нинка с готовностью приезжала и окружала ее жалостливым и приторным, как абрикосовое варенье участием, сквозь которое неудержимо пробивалось ее белокожее, рыжеволосое, сдобное счастье. Ее присутствие вскоре начинало тяготить Аллу Сергеевну и она, ссылаясь на головную боль, пряталась от нее в спальной.

Бессильная что-либо изменить в настоящем, она мысленно возвращалась в прошлое, пытаясь нащупать там истоки беды и отвести ее от Клима хотя бы сослагательным образом. Вопиющая недоработка сложнейшей человеческой конструкции, несоразмерная разница между ничтожностью врага и причиненным им злом, а больше всего неотвратимость и необратимость их смертельной метаморфозы до сих пор не давали ей покоя. Почему-то ей казалось, что беда случилась в августе, когда убаюканный средиземным благодушием могучий организм мужа не доглядел, не насторожился, не спохватился. Может, проклятая клетка сорвалась с цепи именно в тот момент, когда он обнимал ее и называл своей Афродитой? А может, когда они брели вдоль кромки вечернего моря, и ее одолевала спокойная заслуженная гордость? Или когда они в плетеных креслах сидели на веранде и, ощущая себя частью заката, прислушивались к раскатистому голосу волн, что при полном безветрии выкатывались из глубины на песок и, сбросив груз пучины, с облегчением растягивались на нем?

«Боже мой, ведь это больше никогда, никогда не повторится!» – ужасалась она и принималась плакать. Слезы возвращали ее в суровое настоящее.

«К чему эти изыскания, – одергивала она себя, – если теперь от них никакой пользы! Вот если бы я была колдунья – ах, если бы я была колдунья! – то нащупав проклятый день, я могла бы вычеркнуть его из нашего календаря, каким бы памятным и счастливым он для нас ни был!»

Эти размышления возбудили в ней неясное беспокойство, которое быстро оформилось в жгучую тревогу. Она позвонила уже знакомой ученой даме, чьи прогнозы оправдались самым зловещим образом, и спросила о том, о чем давно уже следовало спросить, а именно: что теперь будет с ее сыном, который есть плоть от плоти, кровь от крови ее покойного мужа. Неужели же и его ждет та же участь?

«Ну что вы, вовсе не обязательно! – успокоила ее ученая дама. – На самом деле этим может заболеть даже совершенно здоровый человек! Наследственность есть лишь один из рисков, и для того, чтобы запустить ее механизм, нужны очень и очень веские основания. Мы об этом с вами как-нибудь еще поговорим…»

Это был ее первый звонок во внешний мир.

А вернул ее к жизни (если, конечно, ее обездоленное существование можно назвать жизнью!) все тот же творческий голод, что словно мальва вырос и распустился на пустыре ее души. Это неприхотливое растение с прямым, снизу пушистоволосистым, а выше голым стеблем, с черешковыми, округло-серцевидными опушенными листьями, с глубоковыемчатыми, продолговато-обратнояйцевидными розовыми лепестками с тремя темными продольными полосками имеет удивительное свойство облагораживать сорную реальность. Рекультивируя сердечную почву, мальвы творчества освобождают ее от засушливых последствий горестного опыта и питают гранулами грез, что содержатся в сострадательном снадобье сна.

И снова сны подсказали ей идею действа, которым она отметит годовщину его ухода. Это будет не очередная коллекция, а красочный, чувственный, единственный в своем роде музыкальный спектакль. Эпохальная история Любви и любовная история двух влюбленных, которые, расставаясь в одной эпохе, неминуемо находят друг друга и соединяются в другой, пока не оказываются в том времени, где их ждет обнесенный розовыми кустами белокаменный дом с изумрудно-голубым горизонтом.

С той же силой, с какой она предавалась отчаянию, она отдалась своему замыслу. И хотя скачок с одного полюса настроения на другой был коротким и стремительным, он стал для нее скорее целительным, чем разрушительным.

Она договорилась с серьезным театром, что при ее деньгах было не трудно. Ей рекомендовали либреттиста, балетмейстера и композитора – все трое молодые, талантливые, честолюбивые, и она, собрав их, изложила идею и обозначила сроки. Все трое в один голос воскликнули, что это никак невозможно, и тогда она посулила им такие деньги, от которых честолюбивая троица тут же впала в состояние перманентного вдохновения.

Вместе с художниками по костюмам Алле Сергеевне удалось совместить историческую строгость со сценической вольностью, и когда через несколько месяцев замысел, соединив отдельные части, обрел очертания, стали всем миром нащупывать его единственно верную редакцию.

Проект вместе с прочими делами не оставлял Алле Сергеевне ни минуты свободного времени, притом что светские забавы по моральным соображениям были начисто ею отвергнуты. Возвращаясь домой поздно вечером, она садилась в любимое кресло Клима и, топя усталость в бокале коньяка, смотрела на его большую фотографию и шептала:

«Прости, Климушка, что я о тебе сегодня мало думала…»

Добравшись до кровати, она засыпала мертвым сном, в чем была своя милосердная, целебная прелесть.

Как ни торопились, а к концу десятимесячного срока едва успели. Получился двухчасовой спектакль со вступлением и антрактом и с элементами всех видов танца – от менуэтных ужимок до крепдешиновой эротики: две пары танцоров, двадцать пять костюмов, столько же платьев, эпизодов и стран. Сначала думали омрачить идиллию злыми силами, но композитор с балетмейстером нашли средства, чтобы выразить трудную победу любви через внутренний конфликт с ней же самой.

Все в спектакле было оригинальным: и музыкальное сопровождение – квартет струнных и рояль с контрабасом по очереди, и хореография – спиралевидное восхождение скованной стыдливости, гибкой страсти и жизнеутверждающего расставания, и костюмы – визитные карточки времен и народов, и декорации – красочное живописное лицо повторяющегося и обновляющегося мира. И яркое, убедительное, синтетическое утверждение, что настоящая любовь есть, и она бессмертна. Более грандиозного, дорогого и тонкого посвящения трудно было себе представить. Это вам не трехтонное мраморное надгробье с профилем Мерседеса!

Спектакль назвали «Звездный путь любви», и в правом верхнем углу афиши значилось «Памяти Владимира Николаевича Клименко». Спектакль, старомодно выражаясь, имел шумный успех и был включен в репертуар театра…

Важнее всего то, что порыв признательной памяти, вознесший ее над бездной отчаяния, после спектакля не иссяк, а понес дальше – к тем делам, которые не могли без нее долго обходиться. Не потому ли ее сегодняшняя жизнь подобна пустыне, над которой ветер болезненного вдохновения вздымает песчаные тучи, заслоняющие от нее и прошлое, и будущее? Забыться – вот нехитрая цель, которой она следует и худо-бедно добивается с помощью двух проверенных средств: работы и коньяка.

Застав ее как-то в компании с бутылкой, Маркуша мудро заметил:

«Правильно, Алла! Лучше держаться за вИски, чем за вискИ!»

«Что делать – иначе я рехнусь!» – отвечала она.