Неудача в наследство - Светлана Романюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как же так?! — ахнула Аннушка. — Пётр Ростиславович не родных ведь, не детей… Нету их ещё… Зачем же? Как?
Князь вскинул голову, двое видящих встретились взглядами, Аннушке показалось, что она куда-то проваливается, теряет зрение, опору и сознание. Когда тьма рассеялась, то видела она уже совсем другую комнату и другими глазами.
Петенька смотрел на выгибающегося дугой человека и никак не мог поверить ни в то, что этот воющий обрубок его отец, ни в то, что рассказанная им история — правда. Нет! Какие ритуалы на родной крови?! Это сказки, просто страшные сказки! У отца гангрена и множественные повреждения внутренних органов. И внешних. Петенька слышал, как Поликарп Андреевич говорил маменьке, что он бессилен и единственное, что может сделать, — это дать обезболивающее, оно утишит боль, но может вызвать некоторую спутанность сознания, галлюцинации и бред. Из горла отца вылетел звук, даже отдалённо не напоминающий человеческий. Видно, не очень-то помогал этот порошок от боли, а вот сознание путал знатно. Виданное ли дело?! Убивать своих детей! Отец этого бы никогда не сделал! Никогда! Даже помыслить о таком было невозможно!
Но в памяти настойчиво всплывали воспоминания о братишке, что внезапно умер, когда ему ещё трёх лет не было. О двух сёстрах, что родились одна за другой с интервалом в год, но не пробыли на этом свете и недели. Петенька их совсем не помнил, он и видел-то их всего по разу. Зато очень хорошо помнил мать. Сперва весёлую, счастливую, с большим круглым животом, а потом — резко похудевшую, с заплаканными глазами и распухшим носом. И как Поликарп Андреевич и отец Авдей хором говорят о провидении, о Шестиликой и её милосердии, но мама не утешается, а только пуще плачет.
Ещё отчего-то вспомнилась Параска. Она появилась в доме года три, а может, и четыре назад. Родители тогда часто запирались, ссорились. Отец кричал, а мама плакала украдкой. Звали Поликарпа Андреевича, тот приходил, долго был у матери, затем ещё дольше что-то говорил отцу, разводил руками и качал головой. Отец ярился, бил посуду. После они с матерью куда-то уезжали. Несколько недель их не было. Петенька тогда скучал шибко, но терпел, отчего-то верилось, что нужно потерпеть, когда родители вернутся, всё наладится. Всё вновь хорошо будет. Родители вернулись, но мать по-прежнему была грустна, а отец — зол. Затем он куда-то уехал один, а вернулся уже с Параской — крепкой конопатой девкой. У Орловых и до реформы-то крестьян всего и было, что две семьи, они на земле работали. А в дому маменька сама справлялась. Ну разве что бабка ей иной раз приходила помогать. А теперь появилась Параска, и ей даже выгородили в кухне небольшую комнатушку. Маменька Параску отчего-то сразу невзлюбила, ходила смурнее прежнего, хотя Параска была доброй, работящей и покладистой, ни в чём ей не перечила. Петенька хорошо помнил кроткие коровьи глаза на её лице и запах. От Параски всегда пахло теплом, потом и едой. Может, это было оттого, что она жила при кухне? Папенька, напротив, с появлением Параски успокоился и повеселел. Когда у Параски стал расти живот и она всё больше стала напоминать корову Зорьку до того, как та отелилась, маменька и вовсе перестала выходить из комнаты, плакала целыми днями. Телёнок, вернее ребёнок, у Параски родился громкоголосым. Особенно громко он кричал ночами, требуя материнского внимания и еды. Петенька не высыпался несколько недель, а потом привык и уже не замечал шума. Когда в доме наступила тишина, Петенька даже не сразу это понял. Просто в один день увидел, что Параска молчалива, заплакана и бледна, а маменька не запирается в комнате, не ругается, а смотрит на неё с жалостью. После этого две женщины не то чтобы подружились, но мать больше Параску не шпыняла и посуду не била. Живот у Параски стал расти второй раз. Чем больше он становился, тем задумчивее и суровее становилась Параска. А потом она исчезла. Отец метал громы и молнии, ярился. Ругал реформу. Маменька молчала, но Петенька видел, что она тихонько радовалась. Затем папенька поехал искать и возвращать Параску, но вместо этого нашёл старую яму с кольями на дне. Её, видно, вырыли несколько лет назад, когда на юге были пожары и, спасаясь от них, в окрестные леса много всякой живности пришло. И волки, и даже медведи. Волки в ту яму так и не попались. А папенька…
Нашли его не сразу. Принесли домой. Яму засыпали и отрядили людей осмотреть окрестности, нет ли где ещё подобного. Только папеньку этим уже не спасти было.
Мальчик смотрел на умирающего в муках отца, глотал слёзы и гнал от себя неуместные мысли о Параске, животах и детях. Он старался не вглядываться в лежащего на изгвазданных простынях человека, а запомнить отца здоровым, весёлым, сильным и красивым, таким, каким он был всего несколько дней назад, но почему-то в память врезался чёрный обрубок и ком тряпья с кровью и гноем. А ещё голос, чужой, горячечный, невнятный, рассказывающий о проклятии, ритуале и тайнике, где лежат подробные записи, как этот ритуал проводить.
— Не веришь? — хрипел чужой голос. — Ничо, время придёт — поверишь! Первый раз