Торговец отражений - Мария Валерьева

мне сыграть? Не будет толпа радоваться очередному каверу на The Doors. Я даже не похож на Джима Моррисона.

— Ты мог бы сыграть как Осборн Грин.

— Не думаю, что толпа меня полюбит. Наверное, никогда не полюбит.

— А ты попробуй. Может, эта толпа немногим хуже той, которая была во всех клубах, где ты играл?

— В клубах хотя бы темно и можно петь свое.

— Но ты не пробовал.

— Я боюсь, что мои песни им не понравятся. Я пока не написал такого, что может понравиться.

— А Шеннон?

— Шеннон? Он ничего не пишет. Не хочу брать за него ответственность.

— Почему ты до сих пор с ним играешь? Ты же не хочешь.

— Не хочу. — Осборн задумался. — Не знаю. Не знаю, почему играю. Одному страшно.

Грейс усмехнулась.

— А дома сыграешь?

— Если захочешь.

— Обязательно захочу. Какую-то сопливую песенку о любви.

— Фу, Грейс! Ты что, Руби? — Улыбнулся Осборн.

— Я не буду выкладывать это в интернет, обещаю.

— Тогда сыграю. Но она будет грустная и длинная.

— То, что и нужно.

Грейс замедлилась и дала Осборну догнать себя. На лице ее сияла счастливейшая улыбка. Дальше они пошли рядом.

Запах фестиваля чувствовался на подходе к первым палаткам. Ветер, холодный и сильный, дул спускающимся в спину и не давал почувствовать ароматов. Но стоило Осборну перейти невидимую черту, как он уловил первые нотки фестиваля.

Сильнее всего пахло сладким тестом. Ластвилль славился выпечкой, потому что добавлял в товары секретные ингредиенты. Славился он и вином, которое не отличалось изысканностью вкуса, но почему-то считалось особенным. Кажется, местные производители, которых было не больше трех, победили в местном соревновании. Славился Ластвилль и яблоками, которые на вкус напоминали сухую грушу. Славился фигурками. Славился всем, чем славились и другие, но по-особенному. Но за пределами города о его наградах мало кто знал.

Площадь тонула в палатках. Десятки торговцев в старых костюмах рекламировали товары. Торговали всем подряд: от сувениров ручной работы и еды до колечек с черепами из интернет-магазинов и записных книжек с просроченными календарями. Туристы бродили от палатки к палатке, прикидывая, чего не смогут купить на родине, и выбирали какую-то чушь, осознав, что ничего особенного равно не отыщут, а что-то привезти нужно.

Осборн осмотрелся и хмыкнул. И правда, настоящий средневековый карнавал, освещенный вспышками телефонных камер. Бедняки и богатые на равных. Люди в общей куче, не разберешь, кто есть кто. Всеобщее веселье и равенство на один день, а завтра — все как прежде. Они изучали это по истории в университете на первом курсе.

Грейс выглядела сосредоточенной. Казалась, она кого-то высматривала в толпе, морщилась, закрывала глаза и думала, а потом вдруг заявила:

— Пойдем?

— Куда?

— Веселиться! Смотри, здесь же так много всего.

— Ну, раз пришли… — неуверенно начал Осборн, но не успел закончить. Грейс, не дослушав ответа, потянула его в сторону центра площади, где вокруг чумного столба стояли люди и фотографировались. Кто-то даже показывал знак «пис».

Грейс и Осборн расталкивали туристов и продирались к сердцу веселья, где музыка была громче, а ароматы — ярче. Грину в миг стало дурно. Он огляделся и захотел поскорее исчезнуть, но даже пошевелиться не вышло.

Никто точно не мог сказать, что отмечал Ластвилль каждый год. По времени то был Хэллоуин, но празднество никак не похоже на привычный праздник. Это средневековый карнавал, шумный, нарядный, пахучий и плотный, а день чествования духов мертвых, и ощущался скорее насмешкой, еще большей, чем везде. О празднике в Ластвилле знали все. Наслышанные о его странности туристы приезжали из разных уголков света и привозили деньги, а жители, любившие наряжаться в средневековые костюмы, работали актерами. Каждый, от мала до велика, приходил на ярмарку. Кто-то одевался на манер средневекового человека, а кто-то изображал из себя прохожего, совершенно незаинтересованного в происходящем и словно случайно забредшего на ярмарку, но оставшегося из-за большого интереса. Дома не украшались пластиковыми черепами и тыквами, чтобы не портить вид на фотографиях. Здания пытались превратить в музейные экспонаты. Весь город превращался в огромный театр.

Осборн и в школе читал о средневековом карнавале и долго не мог забыть восторга от описаний уродцев, ползавших по улочкам под веселую музыку менестрелей, от рассказов о театральной процессии, шествовавшей по улочке под хохот толпы, от изображений детей, напивающихся наравне с взрослыми, от рисунков торговцев и шарлатанов, от фокусников и бродяг. Весь карнавал, от гротескного безумства, бродившем на грани ножа веселья, до грязного отвращения казался тогда восхитительным зрелищем. Но Осборну карнавал в Ластвилле не нравился.

— А где вишенка с торта? — спросил Осборн, когда осмотрелся.

— Что? — Обернулась и улыбнулась Грейс.

Осборн тоже старался улыбаться, но у него вдруг заболели зубы и улыбаться не получалось.

— Ну, главная достопримечательность.

— А, место казни? Вон там, — громко сказала Грейс и указала на сцену, возведенную перед музеем.

Гильотина стояла на возвышении. Старая, потертая, покрашенная кое-где красной краской. На фоне серого неба и туч она казалась внушительной и даже пугающей. Место для повешения рядом, но гильотина пользовалась большей популярностью, потому что на нее не нужно карабкаться. Рядом пеньком для казни стоял огромный мужчина в костюме палача и водил пальцем по древку топора. Его широкие и распухшие от силы руки, кажется, готовы лопнуть в любой момент. На голове у него маска, и только глаза, большие и темные, заметны. Другой палач, щуплый, но высокий, уже помогал взобраться по ступенькам старушке-туристке, чтобы та могла сделать фотографию приговоренной к обезглавливанию.

Осборн с немым восхищением смотрел, как седая женщина поправила желтую курточку, сняла очки и отдала их щуплому палачу, а тот принял их с почтительным кивком. Старушка неловко присела, уперлась коленками в мягкую пыльную подушку и положила голову в прорезь для головы, под которой стояла корзинка с искусственными черепами. Руки старушки зафиксировали, палач встал позади нее и громко спросил человеческим голосом: «Вы готовы?» Женщина помладше, стоявшая снизу, кивнула, подняла телефон и включила камеру. Ребенок вился угрем у ее ног. Мальчик кричал, что хотел также, мама щелкала старушку в