Баннерет - Мстислав Константинович Коган

рот, — Прийти к нам, — слова эхом отдались в голове. Раскалёнными штырьками ввинтились в виски, разрывая голову изнутри, — Слиться с нами, — Я попытался дёрнуться. Тело отказывалось слушаться. Оно просто не хотело мне повиноваться, — С-с-стать на-а-ами, — Маска окончательно сползла с лица существа, обнажив уродливую морду выворотца.

Всё тело охватило странное, ледяное оцепенение. Оно сковало ноги. Парализовало руки. Сдавило шею и понемногу подбиралось к голове. Единственное что мне оставалось делать — это кричать. И я крикнул:

— Айлин! Щит. Поднимай…

Подбородок и губы парализовало. Через секунду парализовало и глаза. Я попытался закрыть их, но из этого ничего не вышло.

— Не с-с-опротивляйся, — прошипела тварь, неторопливо поднимаясь из-за стола и указывая на меня своим когтистым пальцем, — Подойди. Нам нужно попробовать. Попробовать вашу кровь.

Ноги упёрлись в пол и распрямились. Тело, которое только что было парализовано, дёрнулась вверх, словно тряпичная кукла, которой управлял какой-то невидимый кукловод. Я встал. То же сделала и Айлин. Она была немного ближе к твари. И потому должна была дойти первой.

«Иди к нам. Слейся с нами. Стань нами.» — слова пульсировали внутри моей черепушки, прожигая её изнутри. Разрывая мысли. Мешая их обрывки. Забираясь в самые глубокие закоулки моей личности, выворачивая и перетряхивая их. Заполняя сознание парализующим, сковывающим страхом. Но было одно место куда он никак не мог проникнуть. Крохотный пятачок уцелевшей личности. И в нём клокотала злость. Ярость. На дуру Айлин, которой присрачило пойти со мной. На идиота себя, у которого не хватило мужества дать ей по морде и пинком отправить обратно к Бернарду. На нас дебилов, которые вот так просто дали себя заманить в ловушку, купившись на приятную внешность и миролюбивые речи. И на ту суку, которая собиралась отнять у нас самое ценное. Отнять самих себя, сделав нас частью какого-то коллективного разума, управлявшей кучкой дерьма где-то внизу. В подвале. Забрать себе наши воспоминания. Нашу личность. Нашу душу.

Ярость росла. Она вытесняла страх, постепенно отвоёвывая моё сознание. Нет уж, блять. Я не для того пришёл сюда, чтобы подохнуть по одной лишь прихоти этой кучки дерьма. Не для того мы проделали весь этот путь, чтобы всё потерять. Не дам. Не позволю. Убью!

Я дёрнулся. Раз. Другой. Третий. С каждым новым рывком в голове взрывался целый сноп искр, тут же превращавшихся в пульсирующую, жгучую боль. Она должна была сломить меня. Показать, что лучше следовать по течению. Подчиниться, и отдаться во власть приятной, обволакивающей тьме. По настоящему расслабиться и отпустить всё, наверное впервые за всё время моей недолгой жизни здесь. Наверняка так это было задумано. Но получалось ровно наоборот. Боль служила отличным топливом для злости. А ещё служила… освобождением?

Осознание пришло внезапно. Просто сформировалось из обрывков разрозненных мыслей, суматошно мечущихся внутри черепной коробки. Оно… тоже чувствует эту боль. И старается от неё защитится, на небольшой промежуток времени слегка отпуская вожжи. Уходя из части моего сознания.

Рывок. Ещё один. Фонтан искр. Взрыв разрывающей, нестерпимой боли. Онемение постепенно начинает отступать. Спускается сначала к глазам. Затем к губам. Ниже. Из глотки вырывается глухой, утробный рык. Я поворачиваю голову к Айлин. Губы сами собой шепчут одно единственное слово. «Борись».

Ей это не нужно. Она и без того сопротивляется. Пытается взять себя под контроль. Кожа побледнела. На лбу выступили крупные бисерины пота. Лицо исказила гримаса боли.

Айлин и тварь разделяют три шага. Меня — пять. Выворотец поворачивает к девушке свою безглазую морду. Протягивает к ней руку, на которой тут же раскрывается круглый провал рта, увенчанный по краям рядом мелких шипов и отвратительной розовой присоской посередине.

— Мы полу-у-уч-ч-им ва-ш-ш-ши тела, — шипение раздаётся прямо у меня в голове, — Мы отомс-с-с-тим.

Сука. Только тронь её. Только блять посмей, уёбок затраханный. Хоть пальцем коснись и я тебе эту присоску через твоё бледное очко вытащу.

Рывок. Другой. Третий. Боль становится просто невыносимой. Заполняет собой всё сознание и оно начинает тонуть в глухом, вязком мраке. Нельзя. Нельзя сдаваться. Не сейчас. Нужно убить. Убить эту суку, пока она не навредила. Шаг. Ещё шаг. Рука судорожно стискивает рукоятку меча. Стоп… Что?

Барьер рухнул настолько внезапно, что мы не сразу это поняли. Просто, в какой-то момент, когда мы уже балансировали на грани болевого шока, сопротивление прекратилось. Тварь то ли выдохлась, то ли перешла в глухую оборону, то ли сама отрубилась от болевого шока.

Первой пришла в себя Айлин. Девушка дрожащей рукой выхватила меч и со всей силы рубанула по протянутой к ней лапе. Клинок фальшиона разрезал кожу, прошёл через кость и соскользнул, оставив искалеченную конечность болтаться на куске кожи и мяса. Но тварь не двинулась с места. Даже не дёрнулась. Покорно продолжала стоять в той самой позе, в которой ей приказала стоять воля её хозяина.

Я глухо зарычал. Выхватил кацбальгер, одним прыжком подскочил к уроду и рубанул его по шее, вкладывая всю силу в удар. Послышался сухой треск разрезаемой кожи. Хруст разрываемой плоти. На пол посыпалась тонкая струйка серой пыли. Лезвие прошло через шейные позвонки. Голова твари завалилась назад. Тело тут же рухнуло на пол, будто кожаный мешок, набитый костями.

— Шлем, быстро! — крикнул я, поворачиваясь к девушке, — У нас есть совсем немного времени, прежде чем оно придёт в се…

Договорить я уже не успел. Снизу послышался треск ломаемых досок. Айлин бросилась обратно к столу, на котором оставила шапель. Я же повернулся к источнику звука… И охренел.

Вместе с сопротивлением твари пропала и иллюзия. Не было больше никакой залы. Вернее она была, вот только в таком виде, будто здесь сначала повандалили мародёры, а потом лет двадцать никто вообще не появлялся. Мраморный пол разбит и растащен. Из под немногочисленных уцелевших кусков выглядывает грубая каменная кладка. На полу, за исключением тех мест, где мы успели пройти, лежал слой пыли в сантиметр толщиной. Гигантские створки дверей, ведущих на улицу, лежали у входа тёмными, гнилыми остовами. Пыльным мрак повисший в комнате, больше не рассеивает разноцветный свет витража. Теперь его разгоняет лишь тусклые солнечные лучи, с трудом пробивающиеся сквозь замызганные, посеревшие от времени стёкла.

— М-м-ать… — шумно выдохнула девушка глядя на стол, на котором по прежнему стояли тарелки и блюда. Вот только теперь вместо изысканных яств на них горами лежала какая-то мерзкая голубовато-зелёная плесень, сочащаяся странной слизью из потрескавшихся боков, — Меня сейчас...

— Не время! — рявкнул