Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

большевиков. Во время июльских дней на фабричных митингах большевистских ораторов часто освистывали. Успешно продвигалось расформирование наиболее мятежных частей. В большевистских районах Петрограда были конфискованы горы оружия. Началось расследование заговора. Ленин и Зиновьев скрылись, избегая ареста и суда.

   В тот момент полностью подавить большевистскую организацию не составило бы большого труда. Тем не менее Совет на это не пошел. Он даже не исключил большевиков из своего состава. Почему? Потому что предпринять решительные шаги против левых, продолжая поддерживать коалицию с правыми, в тот момент, когда начал свои политические демонстрации генерал Корнилов, означало бы навсегда порвать с демократией и открыто присоединиться к контрреволюции. Полностью разоружить большевиков и сочувствующих им могло бы только правительство, пользовавшееся поддержкой трудящихся, проводившее радикальные социальные реформы, твердую политику в вопросе войны и мира и создававшее новые условия для российских национальных меньшинств. Но правительство было парализовано своим союзом с буржуазными националистами. Оно должно было уравновешивать уступки правым такой же терпимостью по отношению к левому экстремизму. Иными словами, ему приходилось проявлять слабость на обоих фронтах.

   Казалось, что уход из правительства четырех кадетов после украинского вопроса и отставка князя Львова из-за аграрной политики подтверждали правильность курса эсеро-меньшевистского большинства Совета. Церетели и Дан неохотно, но серьезно обдумывали вопрос создания нового правительства без участия кадетов. Чернов же просто не видел другого выхода. Наиболее дальновидные кадеты вроде Милюкова ясно понимали, что «коалиция была компромиссом, который парализовал нынешнее правительство изнутри, в то время как предыдущее было парализовано снаружи». 2 июля Центральный комитет кадетов заявил: «Сильное и единое правительство может быть создано либо с помощью большей однородности, либо если оно будет реорганизовано таким образом, что его составные части смогут решать фундаментальные вопросы не простым большинством голосов, а по взаимному согласию, направленному на решение первоочередных государственных задач». Поскольку второй вариант только узаконил бы пресловутый «паралич изнутри», он был категорически исключен. Оставался лишь первый.

   Левые круги приняли идею «повышения однородности» правительства с большим удовольствием, но имели в виду однородность не правую, а левую. Однако июльские дни едва не заставили их отказаться от идеи такой реорганизации. Во-первых, многие лидеры считали это капитуляцией перед буйной, разношерстной и изменчивой толпой. Это означало бы уступку требованиям не народа, не организованных рабочих, а уличного сброда. Это означало бы возникновение новой преторианской гвардии, которая создавала бы правительства и свергала их с помощью кулаков и прикладов винтовок. Совет не хотел, чтобы у нового правительства была такая ненадежная основа. Его пугала мысль о более однородном правительстве, к созданию которого подталкивал сам ход событий. Он охотнее призвал бы остальную Россию против мятежного большевистского Петрограда, который хотел навязать всей стране свою волю, на поверку являвшуюся волей большинства частей разложившегося Петроградского гарнизона.

   Вместо того чтобы воспользоваться июльским фиаско большевиков, Совет вернулся к отправной точке. Он снова начал крутить старую шарманку, пытаясь восстановить окончательно прогнившую коалицию. Собственно, Керенский никогда не отказывался от этой попытки, в то время как Совет придерживался тактики la?ssez faire, la?ssez passer [невмешательства (фр.). – Примеч. пер.].

   Большевизм потерял значительную часть своей силы благодаря частичному разоружению его Красной гвардии и исчезновению вождей, ушедших в подполье. Это было расплатой за непоследовательность и полный провал его политики во время июльских событий. Но его стремление к борьбе сломлено не было. В лучшем случае произошло небольшое отступление. В целом эксперимент оказался успешным: несмотря на полное отсутствие организации, несмотря на стихийность движения, большевики владели Петроградом двое суток, оставив правительству роль беспомощного наблюдателя.

   Однако у большевиков (а особенно у тех, кто слышал громогласное «долой!», реявшее над толпой) возникла серьезная проблема: если они попытаются вести толпу, не кончится ли это тем, что из ее вождей они превратятся в ее рабов?

   В этот трудный для принятия нравственных и политических решений момент выяснилось громадное значение, которое имел для партии Ленин. Тем, кто боялся авантюрности такой тактики, он противопоставил свою непреклонную решимость, силу воли и преданность идее. Для него июльские дни стали нечаянным переходом Рубикона. Перед Центральным комитетом большевиков стояла проблема: стоит ли Ленину и Зиновьеву предстать перед судом и следствием, или им лучше скрыться? После недолгих колебаний выбрали второе решение. Легальный путь был закрыт, а нелегальный требовалось пройти до конца. Нужно было достичь поставленной цели: восстать, свергнуть Временное правительство и захватить власть.

   Ленин прекрасно понимал, что во всей остальной России большевизм не так силен, как в Петрограде и Москве. Но он рассчитывал, что в провинции восстание будет хотя и меньшим по масштабам, однако не менее эффективным. Горючего материала было всюду хоть отбавляй. Неспособность левых воспользоваться этим материалом только открыла бы дорогу авантюристам и мелким местным диктаторам. Этот материал вспыхнул бы сам по себе и вызвал бы бессмысленные и ненужные местные пожары.

   Народ устал от революционных бурь и жаждал сильного правительства. Эта жажда стала причиной появления абсурдных карликовых республик с абсолютной властью случайных диктаторов. Ленин пришел к выводу, что левым нужно без промедления захватить власть над всей Россией, иначе ее с помощью армии захватят правые и, возможно, восстановят самодержавие. Способность реакционных демагогов и случайных людей управлять невежественной и неорганизованной толпой стала для Ленина аргументом, с помощью которого он убедил большевиков в необходимости еще более искусной и безответственной демагогии и выдвижения упрощенных лозунгов, доступных даже самым примитивным умам. В качестве примера можно привести его знаменитый призыв: «Грабь награбленное».

   Однако Ленин не забыл и того, чему научился в школе марксизма. Он понимал, что толпа ненадежна, непостоянна и изменчива: она полезна как сила, но требует сильного и сплоченного ядра. Эту роль он отводил пролетариату. Если бы в России анархо-синдикализм был развит так же, как в довоенной Франции, Ленин пошел бы на союз с ним; хотя русский анархизм обеих столиц был пестрым и рассредоточенным, Ленин без колебаний пошел бы на союз большевистской Красной гвардии с Черной гвардией безответственных анархистов. Но русский анархизм не был популярен в профсоюзах. В профсоюзах преобладали меньшевики, которые пользовались поддержкой эсеров.

   Однако изобретательный ум Ленина нашел решение даже здесь. Он противопоставил профсоюзам движение фабрично-заводских комитетов. Фабзавкомы, поддерживаемые неквалифицированными рабочими, требовали прямого, немедленного и децентрализованного контроля над производством. Старые большевистские лидеры вроде Рязанова пришли в ужас: для них фабричные комитеты были всего-навсего местными органами профсоюзов; их противопоставление профсоюзам выглядело открытым и беспардонным уничтожением последних. Но на Ленина это не произвело никакого впечатления. Ему требовалось сокрушить профсоюзные твердыни меньшевиков. «Восстание фабзавкомов» против централизованных профессиональных союзов казалось ему замечательной идеей. Центральные органы профсоюзов