Фантом памяти - Александра Маринина

Я вообще никогда ему не завидовал. Я просто обожал его иодновременно ненавидел. Потому что от меня требовали, чтобы я был таким, какон, а мне хотелось оставаться таким, как я был сам по себе.

А потом мы выросли, поступили в свои институты, сталиобщаться куда реже, и меня, что называется, "отпустило". А потом онзакрутил роман с моей сестрой. Даже не роман, а так, легкий флирт, плавноперешедший в область сексуальных отношений. При том что он уже был женат.Верочка столько лет была влюблена в Борьку, и вот наконец ее мечты стали реальностью!Она вся светилась счастьем. Уж не знаю, обещал он Верочке что-нибудь или нет,но она ждала от Борьки ребенка и аборт делать отказалась категорически.

- Я люблю его больше жизни, - говорила она сквозьслезы. - Я хочу этого ребенка. И я уверена, что, когда будет ребенок, Борисразведется и уйдет ко мне.

Я знал, что этого не будет, потому что хорошо представлялсебе, что такое мой друг Викулов. Но говорить об этом Верочке былобессмысленно. Зачем? Она любит - и этого достаточно.

Ребенка она родила, но Борька, совершенно ожидаемо, никак наэто не прореагировал. То есть прореагировал, конечно, но совсем не так, как ейи всем нам хотелось бы. Он пришел ко мне и сказал:

- Мне очень жаль, Дюхон, но я не люблю Веру. Я никогдаее не любил. Но ей очень этого хотелось, и я ее пожалел, понимаешь? Простопожалел. Однако я не снимаю с себя ответственности за ребенка, он мой, и яготов принять любое посильное участие в том, чтобы он вырос здоровым и веселым.

- Он вырастет здоровым и веселым, если у него будетотец, заметил я. - Самым лучшим участием в его воспитании было бы, если бы тыженился на Вере.

- Понимаю, - кивнул тогда Борька. - Но у меня в бракеесть ребенок, сын, и ему тоже нужен отец. Один ребенок ничем не лучше и не хужедругого. В чью бы пользу я ни принял решение, один ребенок получит отца, адругой - нет. Какие у тебя есть аргументы в пользу того, чтобы обделеннымоказался именно тот ребенок, которого родила моя жена?

Аргументов у меня не оказалось. Можно было бы, конечно,завести старую песню об ответственности, о том, что надо было думать, когдазанимаешься любовью, предохраняться, не допускать беременности и все такое, ноя точно знал, что Вера хотела ребенка, а Борька - нет. Это было ее решение, амой друг просто не счел нужным навязывать ей свое видение проблемы.

- Я буду давать деньги каждый месяц. Вера и ребенок нив чем не будут нуждаться, - продолжал он.

- Не нужно, Боря... - я попытался возразить, но былостановлен жестко и непререкаемо.

- Это МНЕ нужно. Иначе я не смогу жить спокойно.

Борькин поступок я оценил. Не каждый может вот так простоприйти и заявить: я не люблю твою сестру и жениться ни ней не стану, но ребенкавырастить помогу.

Помощь, однако, длилась недолго. Ребеночек родился хилым ипрожил совсем немного. Сказать, что Вера была в отчаянии - это ничего несказать. Любимый человек бросил, ребенок умер. Начались долгие периоды больниц,таблеток и психиатров. Потом настал период хронической депрессии, алкоголя инаркологов.

Жизнь Верочки сломалась и покатилась под уклон. Два брака -один мучительнее другого, ибо Вера инстинктивно искала мужчин, похожих наБорьку, не внешне, а менталитетом и характером, и эти мужчины унижали ее, били,изменяли ей и в конце концов бросали. Кроме того, что они были похожи на Борькусвоим "мачизмом" и откровенным нежеланием считаться с чувствами ипотребностями окружающих, они еще и пили. Второй ребенок погиб при родах,третий - жертва пьяного зачатия - тоже умер в раннем возрасте. А потом умерла исама Вера. Покончила с собой.

И все это было в значительной степени результатом того, чтоБорька пошел на поводу у мужского кобелиного себялюбия: ну как не уложить впостель телку, которая столько лет смотрит на тебя влюбленными глазами.

Все у Борьки получалось легко и просто, без видимых усилий.Школа, институт, работа, бизнес. Даже внебрачный ребенок не отягощал егосовесть и кошелек слишком долго. И следом за ним плелся я, неумеха, толстяк,середнячок, которого родители мечтают видеть похожим на блистательную звезду поимени Борис Викулов. Иногда мне даже казалось, будто папа с мамой жалеют, чтоих сыном являюсь я, а не Борька. Им они могли бы гордиться, а от меня никакойрадости. Порой мне приходило в голову, что и любить-то меня по-настоящемуродители начали только тогда, когда выяснилось, что у меня есть талант. Новыяснилось это, когда мне было за двадцать и когда я получил первые восхищенныерецензии на свои рассказы. А до этого я вынужден был слушать бесконечныесравнения серенького и никому не нужного себя с ярким и всеми любимым Борисом.И мне даже в голову не приходило восстать против этого, возмутиться. Ябезусловно признавал его превосходство и право собственных родителейвосхищаться им. Как же иначе? Он ведь действительно замечательный, самыйсильный, самый смелый, самый умный!

Я не возмутился и не восстал даже тогда, когда Борька наглообманул мое доверие. Нам было по восемь лет, мы гуляли где-то довольно далекоот дома, и у меня схватило живот. Мне срочно нужно было в туалет, но таковогопоблизости не оказалось, в начале шестидесятых общественные туалеты были внашей стране явлением нечастым. Я заметался. До дому даже бегом добиратьсяминут пятнадцать, а схватило так, что я почти не мог шевелиться и искал глазамиспасительный куст, в котором можно было бы укрыться и справить внезапную нужду.

- Я пойду в кусты, - почти простонал я.

- Ты что! - прошипел Борька, сделав страшные глаза. -Нельзя! А вдруг взорвется?

- Что взорвется? - не понял я.

- Ты что, не знаешь? Мне папа вчера газету читал, обэтом специально писали. Чтобы люди и собаки не гадили в кустах и на газонах,всю Москву заминировали специальными минами. Если кто надумает кучу наложить,сразу взрыв.

- А ты не врешь? - испуганно спросил я, чувствуя, чтоуже не могу больше терпеть.

- Я тебе точно говорю!

- А что же делать? Я не могу... - Я почти плакал.

- Ладно, давай в штаны, - Борька махнул рукой. - Будешьвонять, конечно, но это лучше, чем несет.

Воображение у меня уже и в детстве было весьма живым, япредставил себе эту душераздирающую картину и тут же обделался. Жидкие фекалиистекали через штанину на носки и ботинки. Мой позор можно было не толькообонять, но и видеть. И как теперь добраться до дому?

- Пошли уж, - снисходительно произнес мой кумир Борька,- что с тобой делать, засранец.

Это была дорога на Голгофу. Борька шагал рядом, независимопоглядывая по сторонам и насвистывая какую-то песенку, всем своим видомпоказывая, что не имеет ничего общего с этим обгадившимся щенком. Но я был емублагодарен уже за то, что он не бросил меня, не убежал, оставив в одиночестверасхлебывать свою беду. От ужаса я не мог смотреть по сторонам и не видел,замечают что-нибудь прохожие или нет. Но я был уверен, что все замечают исмеются надо мной или осуждают. До дому я дошел как в тумане.