Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

— Знаешь новость? Казаченьки из 63-й дивизии за табак выменяли у пехотинцев пушку. И смех и грех! Особисты шороху навели, заставили сорокапятку возвернуть. Селиванов приказал табак и папиросы, что из Ростова прислали, на передовую отдать. Вот браты наши и не поскупились, обзавелись орудием.

Пока вдали, над позициями корпуса, с воем сирен пикировали «Юнкерсы», Яков и Михаил сидели молча, с тревогой прикидывая, какой участок атакован. От голода подводило животы. И появление чубатого, бойкого ефрейтора с котелком у обоих вызвало большой интерес. По всему, казачок препожаловал к ним не просто так. Он хитренько скользнул взглядом, поздоровался и не преминул сразу же похвалить лошадей. Яков подмигнул напарнику, догадавшись, что разговор будет по делу.

— Хороши лошадки, хороши, — повторил ефрейтор, с весёлым блеском в глазах обращаясь к Якову. — Слушай, земляк. Позычь табачку! Невмоготу без курева. Баш на баш.

— Уха, что ли? — неохотно спросил Упоров.

— На говяжьих костях супчик! С горохом. Уважьте, братья казаки!

— У самих кот наплакал, — проворчал несговорчивый Михаил и отвернулся.

— Добавлю по чарке спирту, — упрямо уговаривал парень, поставив котелок к ногам бойцов. — Не жадничайте! Мы же одними пулями крещены...

От котелка исходил чудесный мясной запах. Михаил наконец дрогнул. Достал из кармана шинели кисет. Стал развязывать. Не поднимая своих чёрных глаз, бросил:

— Бумаги не жди!

— С этим нужды нет. Насобирали немецких листовок.

— А если попадётесь политруку? Или смершевцу?

— Им не до нас! Вот зараз на показательный расстрел предателей поведут. Захватили той ночью. Оба казаки, из пластунов. Я от командира взвода слышал. Зачитают перед строем приказ и — на распыл!

Яков тоже отсыпал свою долю в жестяную коробку из-под зубного порошка, в которой запасливый ефрейтор хранил курево, и вслед за Михаилом достал из вещмешка ложку. Как скоро проситель завладел табаком, щедрость его поубавилась. Он лишь скупо налил спирту в подставленные кружки и, несмотря на увещевания, убрал фляжку.

— А ещё нас стыдил, шельмец! — не сдержался Михаил.

— Не прогневайтесь, самому мало, — отшутился ефрейтор и ушёл, пообещав вернуться за котелком позже.

Супец, видимо стряпанный для офицеров, хлебали медленно, сберегая кусочками сухарей каждую каплю. Но долго услаждаться не пришлось. Вскоре по тропе, ведущей из чащи, быстрым шагом прошёл эскадрон красноармейцев. Они миновали поляну, свернули к балке. Чуть погодя по той же дорожке конвойные вывели двух распоясанных пленников. На них были немецкие мышастые штаны с алыми лампасами и обычные красноармейские гимнастёрки. Ступая босыми ногами по холодной земле, растолчённой с прелой листвой, невольники смотрели куда-то вперёд, и в расширенных глазах стыл ужас, не позволявший замечать и чувствовать происходящее. Очевидно, они знали или догадывались, что отмеряют последние шаги. Широкоплечий станичник с чёрным кольцеватым чубом шёл твёрдо, с презрительной ухмылкой. За ним еле плёлся молодой красивый усач. На заросших щетиной щеках, в подглазьях расплывчато синели кровоподтёки. Левой рукой он придерживал безжизненно повисшую, вероятно сломанную, сабельную руку. Те, кто избивали казака, знали в этом толк...

Яков вскочил, с захолонувшим сердцем узнав Филиппа Ковшарова. Он был от него всего шагах в двадцати, друг детства и дальний родственник. И не давая себе отчёта, Яков приблизился к идущим, замер у самой дорожки. Конвойные настороженно скрестили взгляды, их командир, лейтенант Смерша, черноокий кавказец, отогнал Якова прочь. Но и Филипп заметил его! И, как показалось Якову, встрепенулся. То ли мелькнула надежда на помощь близкого человека, то ли подумалось, что не канет безвестно, сообщит Яшка его матери.

— Эх, братцы! — срывисто заголосил Филипп, оборачиваясь к конвойным. — Зря мы из хутора отступили! И тётка Полина и дед Тихон, и Анна...

— Молчать! Шевелись, сволочуга! — гаркнул рослый широкоскулый солдат, взбадривая предателя нагайкой.

Филипп застонал, согнулся и через силу побежал, мелькая пятками, к которым пристыли рыжие истлевающие листья...

Спустя день пришло неожиданное письмо из Ключевского, помеченное штемпелем военной цензуры. Яков со страхом взглянул на незнакомый почерк. Рывком развернул жёлтый лист из амбарной книги, исписанный простым карандашом.

«Уважаемый сосед Яков Степанович!

Отвечаю на два твоих письма, какие забрала, но не читала. Стесняюсь раскрывать.

Уже месяц, как нас освободили! И мы не можем нарадоваться. А для тебя новости не слишком хорошие. Ещё в декабре отца твоего, Степана Тихоновича, лиходеи перестрели в степу и сразили насмерть пулей. Мать и дед Тишка на подводе уехали из хутора. Был слух, что попали под бомбёжку. Семёна Шевякина убило, а про твоих родичей никто не знает.

Как прогнали немцев, прибыли офицеры НКВД и арестовали врагов народа. Лидия находится в Шахтах. А она в тягостях, и неизвестно что будет.

Курень ваш мы замкнули, а ставни забили. Двух кур, тёлочку и сына Фёдора я взяла к себе, как обещала Лиде. А собаку хожу кормить. Федя за матерью жалкует и потому исть плохо. День-деньской с ребятами по буграм бардажает. А я за него переживаю, не дай бог, подорвётся на мине. Такие случаи бывают. Нуда Федя — пацанчик умный, мы с ним ладим!

Как ты там, Яков Степанович? Скоро ли фрицев разобьёте и вернётесь домой? Бабы без вас вянут-пропадают!

На шутке и разреши откланяться.

Напишешь письмо на меня — прочту.

С радостным трудовым приветом от всех хуторян, ударница пятилетки Дагаева Тая».

Яков спрятал задрожавшими руками письмишко в нагрудный карман гимнастёрки, неопределённо ответил на вопрос старшины Писаренко, оказавшегося рядом. Он понял всё, о чём Таиса лишь намекнула.

Спазм перехватил горло, мешал дышать. Не подавая вида, Яков отошёл в сторону, сгрёб с окопного бруствера серый улежалый снег. Приложил к воспалённому лбу. Но пламя обиды и боли не унималось в душе — напротив, при мысли о Лидии жгло ещё больней. Сколь мал и бессилен человек перед воцарившейся в этом порушенном мире жестокостью! Жизнь идёт только в одном направлении, и за содеянное тобой рано или поздно воздаётся Богом. Но в том-то и дело, что живёшь большей частью не по своей, а по чужой, греховной воле...

3

В отличие от беспорядочного исхода донских станиц, обозы кубанцев двигались целенаправленно и гораздо организованней. Их войсковой штаб, покинув Краснодар 29 января, у станицы Медведовской догнал беженские колонны и полицейские части, которыми командовал полковник Тарасенко, носивший также немецкое звание зондерфюрер СС. По прибытии в Таганрог — через Азовское море — походный атаман Иосиф