Струна - Виталий Каплан

— Слушайся их, — Ковылев сделал шаг в мою сторону и положил руку мне на плечо. — Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.

Я вопросительно взглянул.

— Бороться можно, только имея какой-то план, а его у тебя нет. У тебя есть только они и Струна. Кому ты веришь?

— Никому, — честно признался я. — Даже вам, вы ведь просто призраки. А я… Я тоже убит на лунном поле почти год назад, я просто грязная точка… Мне больше некому верить. Разве что правда… вы обещали совет.

Я взглянул на взволнованного Костика-младшего, он продолжал озираться, ощущая чье-то приближение, но, поймав на себе мой взгляд, посмотрел мне в глаза.

— А ты что скажешь, дитя наше светлое? — изо всех сил выдавливая улыбку, произнес я.

— То, что нефига ржать, — как-то совсем по-взрослому вздохнул он. — Вот спроси его, он чего-нибудь умное скажет. Ваше, математическое.

Я снова перевел взгляд на Ковылева. Тот виновато улыбнулся и развел руками:

— Пространство тут, как видишь, дедушке Евклиду не подчиняется. Учти это. Может помочь… — он как-то смутился, даже глаза опустил, уставился на собственные ботинки, старые, тертые, но все еще надежные. — Может помочь, хотя пока что навредило. Дозвониться сюда даже на «мыльницу»…

— Все, поздно, дядь Кость! — неожиданно вскрикнул младший. — Поздно! Их тут вся стая!

— Прости, тезка, — Ковылев виновато развел руками. — Прощаться некогда, а увидеться больше не выйдет. Разве что потом, когда и все. А тебе еще долго осталось…

Он отступил на шаг, и я вдруг понял, что спустя миг он будет так же далек от меня, как и некогда Струна.

Костя. Потерявший все, что возможно, ушедший отсюда и вернувшийся назад ради меня… Как ты рвался обратно? С чем ты там встретился, кроме этих поганых мошек? Чей гнев вызвал, нарушая законы и правила?

Прости, тезка. Если б не ты… Да не было б давным-давно ничего. Только тихое лунное поле. И кляксы укрыл бы первый снег.

— А я с вами останусь, Константин Дмитриевич, — неожиданно сказал рыжеволосый. — Меня они не заметят.

Я посмотрел на него.

— Лучше уходи. Что ты с ними…

— А что они со мной? — ехидно заметил он. — Да и деда не могу оставить. Может, все-таки получится…

— Твой дед был великим человеком, — сказал я.

— Не заметят они меня, Константин Дмитриевич. Это вы берегитесь. А то ведь…

Договорить он не смог. Не успел…

Все изменилось мгновенно. Реальность раскололась на кусочки, на яркие частички мозаики — трава, облако, туманный горизонт. Всё это сейчас перемешалось, все это вращалось с бешеной скоростью, на мгновения застывая странными сочетаниями — и вновь разрушаясь. Как рассмотреть картинки калейдоскопа, если ты сам — не более чем одно из цветных стеклышек?

А потом тряска закончилась и я наконец-то смог оглядеться.

Струна, совсем недавно ужалившая Флейтиста, росла там же, где и раньше. Гладкая, блестящая, твердая… Но упиралась она уже не в серое облачное небо, да и высокие травы исчезли, прихватив в собой бесконечно раскинувшиеся степные пространства.

Это был Мраморный зал, такой привычный и такой неожиданный. Не хватало лишь метронома, да и весь потолок сильно изменился. Он стал выше и освещался дополнительными рядами ламп, словно на новых станциях столичного метро. И в самом центре его зияло отверстие, неровный круг, из которого сочилась черная пустота. Точно такая же дыра имелась в мраморном полу. Между ними и протянулась Струна, опускаясь из тьмы и убегая во тьму.

Я вновь огляделся.

Они были здесь, стояли в дверях лифта. Да и куда им деться? Восхождение окончено, доступ в зал разблокирован. Лена, гладковыбритый Геннадий и худощавый глава боевиков Сальников. Руководящая тройка. Ферзи, примеряющие колону.

А вот лифт, на котором сюда приехала честная компания, я видел впервые. Очередной секрет «Струны». Странно только, почему такой светлый? Весь белый, словно идеальная больничная палата.

Я стоял у Струны, троица мялась в лифтовой кабине, не решаясь выйти в зал. Краем глаза я различил нечеткий, расплывающийся силуэт рыжеволосого Кости и вдруг понял, что его замечаю лишь я.

— Он мертв? — Лена кивком указала на тело Флейтиста.

Кажется, приближаться она боялась. Сила, неподвластная геометрии Евклида, вряд ли подчинится Старшему Хранителю Елене Ивановне.

Та провела ладонью по лбу и, вздохнув, прошептала:

— Держись, Кость. Ну кто же знал, что этим все кончится? Мы были уверены, что всё как всегда…

Я стоял, украдкой посматривая в сторону Костика, но старался не отрывать глаз и от троицы. Кто их знает, какие у них в запасе хитрости, какие тайные дорожки имеются у них к глиняному Демидову?

— Пойдем, — так же отрывисто, явно сдерживая слезы, велела Лена. — Давай в лифт, скорее…

— А он? — я перевел взгляд на труп Максима Павловича.

Теперь, когда странное поле исчезло, все выглядело по-настоящему страшно и неизбежно. Пожилой человек в старомодном пиджаке лежит на черном мраморном полу, рот едва приоткрыт, глаза тоже…

Сердечный приступ в метро. Суетливые люди, голова идет кругом, нет сил удержаться, ты падаешь, из последних сил пытаясь найти за что схватиться, сердце раздается болью по всему плечу, дама, которую ты зацепил рукой, возмущенно оборачивается, потом, сообразив, в чем дело, что-то говорит, больно и холодно… А потом усталый от долгой смены сержант, сидит рядом и пишет ручкой в замызганном бланке со слов свидетельницы:

«…Я почувствовала сильный толчок сзади, обернулась и увидела, что какой-то старик падает, попыталась ему помочь, но не смогла. Когда подоспели мужчины…»

Сержант машинально записывает, стараясь оставить место для подписи свидетеля, и думает, что нет процедуры глупее. Окажись это тщательно скрытым убийством, никто все равно не дойдет до истины. Надо скорее составить опись вещей и вызывать труповозку…

…Я дернулся — столь живо представилась мне эта картина. Но голос Лены напомнил мне, где я и кто.

— Идем, Кость, быстрее. Струна оставляет таких себе. В следующий раз его не будет.

Какая глупая фраза. Будто не из жизни, а из фильма Тарковского «Сталкер». Хотя у Стругацких Зона вела себя как-то приличней.

— Иди, — шепнул рыжий Костик. — Они о чем-то подозревают. Не усугубляй.

— Струна, — произнес я. — Она забирает виновных…

— Всегда, — кивнул худощавый Сальников.

Мне почему-то казалось, он попытается обогнуть эту тему.

— Все это все, — попробовал я. — Но Флейтист — это Флейтист. Он — не все. Я не чувствую необходимости оставлять его. Я не верю, что Она требует этого. Это же варварство, в конце концов.