Марфа-посадница - Дмитрий Балашов

Тучин также не распространялся о мучившем его лично, но весной, после неуспеха второго посольства, когда дошло известие о смерти Федора Борецкого, он не выдержал и, проведя бессонную ночь, пришел со своими сомнениями к попу Денису, выбрав для того время, когда Денис пребывал в дому своем один.

Тучину было трудно рассказывать то, что он сам еще не мог осознать ясно, но Денис понял его вполне. Сплетя тонкие длинные пальцы, твердо и проникновенно глядя на Тучина своими глубокими прозрачными глазами в покрасневших веках, Денис вымолвил именно то, о чем Григорий боялся заговорить вслух:

- Сыне мой! Ежели Московский князь займет и Новгород, и граждан его поработит, и земли отымет у церкви новгородской - тяжек крест народный будет тогда, но и великое очищение гражданам и граду нашему! Ибо чрез то возмогут обратиться к дражайшему в себе, к духу божию, поняв тщету сокровищ стяжания и суеты земной.

- А ежели так, то не достоин ли… помочь великому князю или по крайней мере не противиться ему, как иные мыслят?!

Денис выдержал напряженный взгляд Григория, изрек:

- Могущий вместить, да вместит. А о прочем - спроси свою совесть! Сказано Господом: «Богу - божье, кесарево - кесарю». Апостолы не призывали к прещению власти предержащей, ибо зло множит зло, но звали к любви и тех и других, и да начнут сами отрекаться богатств и мучительства братьи своей и да будут едины пред Господом и в Господе, ибо он есть всё. Отринь богатства, стань как все и меньше всех, живи для одного Бога, и что возмогут сделать тебе тогда, Григорий? Разве лишить жизни сей, бренной и быстротечной! И кого ты предашь, ежели станешь служить не насилию, а любви? Человеку нужно двигаться, менять себя непрестанно, идти от прежнего к высшему. Апостолы хождаху ногама, но и духом движимы непрестанно! Тот же, кто ни духом, ни телом неподвижен, что он выбрать может? Как камень лежащий или страстотерпец на столбе вселившийся - со смирением переносит идущая нань. Иди! Переделай себя, а не жди, что мир и Господь сами ся переделают на потребу тебе, такому, каков ты есть ныне! Ты же, пока, о власти земной печешься, богатств не отринул, ни звания боярского своего, и дрожишь о том, как бы не потерять все это! Так посуди же сам, что я сказать могу тебе?!

Денис глядел на него взглядом Христа, в котором были и любовь, и светлая печаль о судьбе Тучина, и бесконечная вера. И Григорий, поклонившись ему и стыдясь в душе, оставил наставника.

Союз, с таким трудом собранный Богданом Есиповым, распался, казалось, навсегда. Не один Тучин присмирел, притихли Селезневы, разбрелись житьи, в городе шла какая-то мышиная возня. Иван Савелков, единственно уцелевший от вторичного княжеского погрома, был в отчаянии. На глазах пропало все, он терял товарищей, терял друга Григория.

Упорно ползли слухи о близком конечном одолении Новгорода князем Московским. Эти слухи с бродячими монахами, странниками и странницами растекались в основном из Клопского монастыря, куда Савелков попал, сам того не желая, в чаяньи какой-то истины, хмурым и холодным весенним днем, когда все еще казалось осенью, едва вылезала зелень на серой щетине кустов, и пятна цветущей вербы напоминали ранний снег, павший на еще не застылую землю.

У монастыря и в ограде, как всегда, толпились нищие, юродивые, богомольцы. «Разогнать бы их нать, вовремя не сумели, а теперича и руки не достанут!» - хмуро думал Иван, слезая с коня. Растолкав рвань, боярин прошел к церкви. Здесь, у стены, была могила прабабки, общая ему с Тучиным, если считать по материнской ветви, и Савелков, едучи из Русы, вдруг решил взглянуть на нее, найдя в этом предлог для посещения Клопского монастыря.

Хитроглазый, похожий на купца настоятель сам подошел к боярину, оставшемуся случайно у плиты Немирова отца, похороненного рядом с его прабабкой.

- Не родственник, случаем, Ивану Офонасовичу? Бывал, бывал у нас боярин! Прегордо величахуся, а не ведах ни часа, ни судьбы своей! Како Бог сильных наказует и смиряет до зела! А и допрежь того блаженный Михаил Ивана Офонасовича Немира остерегал и говорил ему, - еще когда приняли князя литовского, Михайлу Олельковича, - «то у вас не князь, а грязь!» Пото и вышло!

- Врешь ты все! - грубо возразил Савелков. - Блаженный твой за двадцать лет до того помер!

Настоятель все так же улыбался, нимало не смущаясь. Возразил:

- Не вемы смерти причтенных к Богу! Их дух незримо руководит делами и мыслями нашими! А были и иные князи литовские в Новгороде, и при тех такоже было! Тут вот убогий народ собрался. Молить Господа и Михаила блаженного за великого князя, да правит нами страшно и грозно, яко же и достоит ему в государстве своем! Како помыслишь о том, боярин?

Настоятель ушел. Иван, насупясь, воротился к своему коню. Верно, что гнездо московское! О чем и думали допрежь?! Садясь на коня, Савелков приметил тряпошного мужичонку, вжавшегося в ограду:

- Новгородец ле?

- А как же! - радостно ощерясь, подтвердил тот.

- И тоже за великого князя Московского молитьце пришел?

Тот покивал головой, все так же радостно глядя на боярина.

- И страшно, и грозно… - процедил Савелков сквозь зубы.

- Грозен, грозен! - живо откликнулся тот.

Иван прихмурился. Мужичонко шмыгал носом, долгим латаным рукавом отираясь, подобострастно и блудливо озирал роскошные сбрую и платье. С презрением глянув на него с коня, Савелков спросил:

- Власти захотелось?

- Да уж, что уж?! - Жидкие светлые бегающие глаза под белесыми бровями на красненьком улыбчивом лице поднялись к Савелкову. - Как вашей милости, а тут всякому кланяйсе, ужотко одна власть для всех! Вона, Онаньинича утишил! Вы-то не больно-то до нас добры!

Огрев плетью с кованым, оправленным в серебро наконечником дорогого атласного коня, - жеребец прянул с храпом, кидая грязь, брызгами разлетевшуюся с монастырской мостовой, понес вперед, - Савелков вылетел за ворота.

«Прожили свое, истеряли… Эх!»

И снова плеть змеисто ожгла бешено скачущего коня. Подпрыгивая в лад на седле, Иван все не мог унять злой обиды и повторял, сжав зубы, издевательскую приговорку юродивого: «Не князь, а грязь. Не князь, а грязь! Грязь! Грязь!»

Комья летели из-под копыт, звучно шлепая по плахам монастырского тына, по стволам дерев. Иван горько усмехнулся:

«В самом деле - грязь! Король этот… Верили, спорили, грамоту составляли! А кабы и помог, не хуже ли стало бы еще? Разваливается все! Друг, Гришка Тучин, уже отшатнулся. Селезневы… Он сам, с чего потянуло сюда? Не быть Новгороду! Не быть…»

Эх! Воля! Серые тучи, ветер! Все отдай за хмельной простор, за ровный сумасшедший скок коня! Неужели в кабалу к Ивану?!

После проводов великого князя заболел Офонас Остафьевич Груз, надежда и воля Софийской стороны. То ли простыл, а скорее - душой надломился.