Благие намерения - Владислав Гончаров

— Достал меня этот город, — сквозь зубы ответил тот, что был похож на горбуна.

— В другой бы переехал.

После таких слов лицо Влада смялось, как пластилиновое.

— Других не бывает.

Они перебрались на ту сторону улицы и двинулись дворами, сознательно забредая в лужи, чтобы отмыть обувь. Влад шел молча, с криво застывшим оскалом. Потом ни с того ни с сего окликнул ворчливо:

— Слышь, Андрюх. А знаешь, сколько Игорьку лет?

— Лет сорок?

— А за пятьдесят не хочешь?

Долговязый Андрюха поморгал.

— Столько не живут! — убежденно сказал он, но Влад его вроде бы даже и не услышал.

— Такая вот фишка, — скрипуче продолжал он. — В отцы нам годится. Вроде бы о чем с ним говорить?

— Н-ну, мужик-то, согласись, умный…

— Умные храмы строят, — буркнул Влад. — Только мне с ними не то что говорить… Упс! Чуть не проскочили…

И они вошли в распахнутый настежь крайний подъезд серой облупленной пятиэтажки. В подъезде сильно пахло кошачьей мочой и людским потом. А может, и не потом. Может, бульоном. Но в любом случае букет был на редкость мерзкий.

Дверь им открыл хозяин квартиры — тот самый Игорек, о ком только что шла речь. Выглядел он и впрямь на сороковник — ни пуза, ни лысины. Крепенький такой неприметный мужичок среднего роста, неопределенного возраста…

Проведя гостей в обшарпанную комнатенку, закрыл и сдвинул на край стола пару изрядно потрепанных фолиантов. Запросто можно было подумать, будто еще минуту назад он усердно что-то читал, а то и выписывал… Однако на месте убранных книг четко обозначились темные заплаты чистой полировки. Иными словами, к томам этим хозяин не прикасался по меньшей мере дня два-три. Скорее всего валялся на диване и, глядя в потолок, мыслил…

О самом Игорьке было известно следующее: работает где-то, кажется, в котельной, образование — высшее незаконченное, пьет мало, но сильно увлекается историей. С первой женой — развелся, вторая — померла. Среди соседей слывет тронутым. В котельной — тоже.

— Ну и что там, снаружи? — полюбопытствовал он.

Говорил Игорек надменно, почти не размыкая губ. Да и улыбаться старался пореже. Зубы — ни к черту, а к стоматологу идти — не на что.

Долговязый Андрей немедленно вытянулся в струнку, как на утреннике в детском саду, и самозабвенно продекламировал:

— Мы стреляли, мы стреляли, наши пальчики застряли! Мы их вынем, разомнем и опять стрелять начнем!

— Ишь ты! — подивился хозяин. — А еще? Андрей задумался на секунду, потом сквасил плаксивую рожу и тоненько запричитал с кавказским акцентом:

— У нас в Чечне выдали зарплату заложниками — и только за ноябрь…

— Сам придумал? — мрачно осведомился Игорек.

Андрей сделал надменное лицо и спесиво повел носом.

— Черт его знает!.. — с тоской проговорил хозяин. — Ну вот почему ты здесь, а на телевидении всякая сволота, всякие Жоржи Бенгальские? Ладно… Кто куда, а я за стопками.

Шаркая, вышел. Гости переглянулись.

— В самом деле расстроился, — понизив голос, озадаченно сообщил Андрей.

Влад, по обыкновению, скривился и не ответил. Оглядевшись, сел в облезлое кресло возле стола и с недовольной гримасой принялся изучать убогое жилище Игорька. Пол не мели уже, наверное, недели две. Пыль покрывала все, даже клавиатуру увечной пишущей машинки и торчащий из-под валика желтоватый лист с парой бледных строк скорее вытисненного, нежели отпечатанного текста. Лента, машинки (тоже сухая, пыльная) была избита до дыр.

«Гонсало Герреро… — приподнявшись, с трудом разобрал Влад. — Кораблекрушение — 1511. „Ведь у него жена туземка и трое крепких ребят; сам он стал совсем индейцем: пронзил себе уши и нижнюю губу, изрезал щеки, раскрашивает тело. Герреро силен и пользуется большим уважением“. Херонимо Агилар».

— Игорек, — позвал он, когда хозяин вернулся с кухни. — А Герреро — это кто?

Нисколько не обидевшись на «Игорька» (видимо, здесь принято было общаться запросто), тот лишь усмехнулся, обнажив-таки обломки зубов. Поставил стопки на стол, снял машинку, отнес ее в угол. Распихал фолианты по полкам и, небрежно разметя сухой тряпкой пыль, вновь обернулся к Владу.

— Гонсало Герреро, — с наслаждением раскатывая «эр», проговорил он. — Первый белый человек на Юкатане. Дезертир с испанского галиона. Попал к туземцам, прошел путь от раба до главнокомандующего. Научил индейцев воевать, показал, как строить крепости.

— И что?

— Да ничего… Просто в результате Юкатан сопротивлялся этим сукам дольше всех.

— Каким? — жадна спросил Андрей, выгружая из наплечной сумки выпивку и закуску.

— Ну а какие еще суки есть на белом свете? — спокойно отозвался Игорек, шевельнув выцветшей, словно бы вылинявшей бровью. — Европейцы и все их производные.

Влад и Андрей недоверчиво посмотрели на него и несколько разочарованно переглянулись. Да уж не в патриоты ли подался их старший товарищ и собутыльник? Вроде бы ничего подобного раньше за ним не замечалось.

— Ну вот, воззрились! А водку кто открывать будет?

Услышав диковинное слово «воззрились», оба хмыкнули и, мигом отогнав черные подозрения, принялись резать колбасу и хлеб. Умный тоже ведь иногда нет-нет — да и ляпнет глупость. С кем не бывает… Тем более в его-то возрасте…

— Ну что… За вас, ребята! — Игорек поднял стопку и окинул гостей насмешливо-ласковым взглядом. — Лучших вам времен!

Стопки у Игорька были мелкокалиберные, но все равно водка прошла по жилочкам славно… Жить стало лучше, жить стало веселее.

— А по-моему, — сообщил Андрей, изысканным движением отправляя в рот остаток бутерброда. — Загнали их в резервации — и правильно сделали. Индейцы!.. Те же чечены, только с томагавками. Эти головы режут, те скальпы снимали — вся разница!

— An! — Игорек легонько хлопнул ладонью по краю стола. — А вот тут я вам, сударь, вынужден поставить запятую. До прихода европейцев краснокожие скальпов не снимали.

— Как? — поразился тот.

— А так. — Игорек, не глядя, повел рукой в сторону книжных полок. — Мануэль Талич, крупнейший специалист по культурам Нового Света, утверждает, что первый скальп был снят именно европейцем и именно с краснокожего… В штате Массачусетс…

Андрей неуверенно засмеялся и на всякий случай покосился на Влада. Тот с недоброй ухмылкой разглядывал пустую стопку, повертывая ее то так, то этак. Разговор помаленьку начинал ему нравиться. Ему вообще нравилось, когда при нем вдребезги разносили какую-нибудь прописную истину, желательно — устоявшуюся, солидную…

— Да ни один каннибал до такого бы не додумался… — неспешно, чтобы не сказать лениво продолжал Игорек. — До снятия скальпов мог додуматься лишь практичный сволочной христианин протестантского толка… Видишь ли, Андрюша, в Массачусетсе было два вида хищников: индейцы и волки. И за тех, и за других объявили награду. От волков в контору сдавали хвосты, а от индейцев — головы. Ну, хвост — ладно, а вот голова, сам понимаешь, штука тяжелая, неудобная. Контора пошла навстречу, разрешила сдавать один только скальп, без черепа. Так что, как видишь, никакой экзотики — голый… или как это сейчас выражаются? Голимый… Да! Голимый практицизм.