Скорбь Гвиннеда - Кэтрин Куртц

Так что Джаван покаялся лишь в мелких грешках, список которых подготовил себе загодя — общая исповедь, которая никого не смутит и не заинтересует. Перенеся вес с хромой ноги на здоровую, он опустился на колени перед решеткой, вделанной в ширму, склонил голову и перекрестился, произнося ритуальные слова:

— Благослови меня, отче, ибо я грешен. Прошел один день с моей последней исповеди, и за это время я не совершал сознательно никаких грехов. Но поскольку нынче я намерен принести священные обеты, то хотел бы сделать общую исповедь, охватывающую всю мою жизнь целиком. Вот мои грехи…

* * *

Трое других также пришли к исповеди этим утром, но не потому что готовились к пострижению — ибо двое из них и без того были священниками, но дабы укрепиться духом перед любыми опасностями, что могли грозить им сегодня. Джорем с Квероном исповедовали друг друга в прохладные рассветные часы, прежде чем приступить к подготовке обряда, а Ивейн обратилась с той же просьбой к епископу Ниеллану после утренней мессы в убежище. Подобно Джавану, она не во всем доверилась своему исповеднику, хотя, в отличие от принца, твердо знала, что тот надежно сохранит ее тайны. И все же она сказала ему больше, чем осмелилась поведать даже двоим своим соратникам.

— Я солгала Джорему и Кверону, отче, — прошептала она, задержав взор на пурпурной епитрахили у священника на плечах. — Я сказала им, что в задуманном нами деле нет особенных опасностей. Если бы я сказала им правду, они не позволили бы мне продолжать. Но я обязана сделать это.

Ниеллан медленно кивнул. Его серо-стальные глаза за прикрытыми веками не выдавали никаких чувств. Они сидели сейчас в келье епископа, для безопасности окруженной мощными защитами.

— Эта опасность, о которой ты говоришь, — промолвил наконец Ниеллан, — …грозит ли она тебе одной, или им тоже?

— Для них угроза очень невелика, они знают о ней и готовы рискнуть. Для меня опасность куда больше.

— А готова ли ты рисковать?

— Да, отче. — Она устремила на него взор своих синих глаз. — Я не могу иначе. И если потребуется жертва, я должна принести ее. Неужели я не имею права сама сделать выбор?

Ниеллан как-то странно посмотрел на нее, мрачно сжав губы, и на миг Ивейн усомнилась, верно ли поступила, рассказав ему обо всем.

— Полагаю, ты долго и тщательно обдумывала свой замысел, — промолвил он наконец, после долгого молчания.

— Да, отче, и я молилась, чтобы чаша сия миновала меня. Но если она все же будет мне поднесена, я изопью ее до дна.

— А твои дети тоже будут вынуждены ее испить, если ты погибнешь?

— Это для меня самое трудное, — прошептала она, отворачиваясь. — Сознавать, что они могут осиротеть из-за моих действий. И все же я вынуждена рискнуть. Я… сделала все необходимые приготовления на тот случай, если меня не станет. — Она протянула ему запечатанный конверт. — Фиона присмотрит за малышами и будет им куда лучшей матерью, чем я могла бы стать, если бы решила отказаться от того, что велит мне сердце. Но я просто не могу поступить иначе. Вы понимаете, Ниеллан?

Помолчав немного, он прикрыл глаза и кивнул, а затем взял ее руки в свои.

— Не до конца, дитя мое, но я вижу, что у тебя есть очень веские основания поступить таким образом. Я не стану больше ни о чем допытываться у тебя, ибо чувствую, как поблизости собираются Силы, превосходящие все то, что я мог бы вообразить. — Он с печалью взглянул на Ивейн. — Ты позволишь мне хотя бы помолиться за тебя?

— Да, конечно, — отозвалась она с дрожащей улыбкой. — И есть еще одно одолжение, о чем я хотела бы вас попросить.

— Все, что только в моей власти, дорогое дитя.

— Я бы хотела, чтобы вы дали мне последнее причастие, на случай, если моя дорога заведет меня… дальше, чем нам обоим хотелось бы. Это стало бы для меня большим облегчением.

Ниеллан поморщился, словно она ударила его, но через несколько секунд все же напряженно кивнул.

— Если ты, и вправду, этого хочешь, конечно, я сделаю это. Однако ты должна сознавать, что Джорем с Квероном могут это почувствовать. Священники с их опытом способны ощутить такие вещи.

— У них и без того хватает забот сегодня утром, — отозвалась она, думая обо всем, что еще предстоит сделать. — К тому времени, как они заметят неладное, будет слишком поздно останавливать меня.

— Что ж, хорошо. Подожди тогда здесь, я принесу миро и дароносицу из часовни.

Когда он ушел, она опустилась на колени и, склонив голову, принялась молиться.

* * *

Ровно в полдень монахи явились препроводить принца Джавана Халдейна в часовню Custodes Fidei. Весь предыдущий час он провел в disciplinarium'e на коленях, читая «Отче наш» и прочие молитвы, назначенные исповедником. По счастью, покаяние не потребовало от него ничего более серьезного. Пришедшие за ним монахи помогли принцу натянуть поверх черной вторую, белую рясу из тонкой шерсти и вручили зажженную восковую свечу, после чего вывели в коридор.

Джаван отчетливо сознавал свою хромоту и чувствовал себя маленьким и уязвимым, ковыляя вниз по лестнице к дверям часовни. Custodes использовали для этой цели бывшую трапезную, лишенный окон зал со сводчатыми потолками, суровый в убранстве, зато достаточно просторный, чтобы вместить всех священников, рыцарей и служек ордена, желавших посмотреть на его пострижение. Вместо распятия, стену украшала огромная фреска с изображением Христа Пантократора, то есть Творца всего сущего, на царском троне, преисполненного величия, каким Он должен явиться в конце времен, дабы судить мир. Глаза его, темные и гипнотические, искусно были отделаны золотом, так что казалось, будто они смотрят прямо на Джавана, застывшего в дверях часовни. В левой руке Он держал открытое Евангелие со знаками Альфы и Омеги, а правая была поднята не то для благословения, не то в осуждение. Подобное изображение Христа Джавану доводилось видеть и прежде, и он сомневался, что может ожидать хоть какого-то милосердия от тех, кто служит Ему.

Двое рыцарей ордена стояли у дверей на страже — застывшие, грозные фигуры в черных панцирях и подбитых алым плащах. Внутри помещения одетые в черное Custodes заполняли весь зал, через который предстояло пройти принцу; у всех у них на поясе красовался алый с золотом кушак, какой скоро вручат и Джавану, а на плечах — короткие накидки с алым подбоем, украшенные символом ордена — львом с ореолом.

Полин Рамосский, верховный настоятель ордена, ожидал в конце прохода, вместе с верховным инквизитором и отцом Секоримом, аббатом этого капитула Custodes. Посох Полина блестел в свете свечей, а меч в львиной лапе сверкал в лучах, лишний раз напоминая Джавану о том, какой властью обладает этот человек над множеством невинных душ. Слева держался архиепископ Хьюберт, в митре и парадном одеянии, он восседал на подобном трону кресле, с одобрением взирая на происходящее. Джаван весь дрожал, когда миновал наконец эту толпу людей, готовых, как ему было прекрасно известно, в любой момент уничтожить все то, что ему особенно дорого, — и монахам пришлось помочь ему подняться с колен после поклонения алтарю.