Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Н-да… – Калачев встал, отряхнул брюки…

Пес тихо гавкнул и, привлекая к себе внимание Калачева, резко махнул хвостом…

– Что?

Пес подбежал к мусорным бакам, железным кубам, стоящим поодаль, метрах в десяти, гавкнул опять…

– А!..Да, это верно! Нужно убрать за собой… Не быть свиньей, не быть… – Калачев нагнулся, собирая банки и рваные пакеты. – Ты просто уникум… Из ряда вон собака… Собачий профессор какой-то… Академик общественных наук, а не пес…

Он подошел к ближайшему помойному баку с ворохом мусора в руках, открыл бак и даже вскрикнул от неожиданности…

В баке, на груде помойки и мусора, полузарытый во все это, лежал человек.

– Труп! – сморщился Калачев, выкидывая тем не менее мусор – сбоку, однако, от трупа, чтоб не держать мусор в руках. – Опять труп… Нигде мне уж нет покоя от трупов…

Неожиданно «труп» повернулся, вздохнул, приоткрыл один глаз…

– Живой, – сообщил Калачев новость псу. – Он еще живой… Но ты не удивляйся, собака! Это ж Россия, дружок… Русь, мать, святая… Живого человека… Р-р-раз – и на помойку! Не нужен, значит… Никому не нужен! Ну – в бак, понятно… Это у нас бывает. Сплошь и рядом…

– Ка-ла-чев! – произнес «труп» отчетливо.

– Калачев! – согласился Калачев, облокачиваясь на край мусорного бака, как на стойку в баре – с явным намерением пообщаться.

– Инспектор из угро… – констатировал «труп».

– Инспектор Калачев, да… Все правильно. А с вами – чести не имел… Мы с вами не встречались в… А впрочем, нет… Не то! Даже не догадываюсь. Ты кто? А? – он постучал по стенке бака, пытаясь вновь вернуть «труп» к жизни: – Кто-кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком живет?

«Труп» с трудом зашевелился, закряхтел… Вылез из мусора наконец, сел на груде помойки…

– Да сцепщик я… Егор Игнатов.

– А-а-а… Сцепщик!..Ща! – взяв недопитую бутылку водки за кончик горлышка, Калачев опустил ее в бак: – Майна-майна-майна… На! Принимай помалу…

* * *

…Пес, сидящий рядом с баком, склонил голову, прислушиваясь… В мусорном баке что-то жадно забулькало.

* * *

– Где будем заправляться? – спросил гаишника пилот.

– В Ухте, я думаю. Ну, как обычно…

– Как на рыбалку, на Печору когда? – кивнул летчик, глядя на приборы: – По километрам почти то же самое, верно…

Тайга мелькала, проносясь под вертолетом.

* * *

– О, Господи! – сцепщик встал в баке, облокотился о край. – От смерти спас ты меня, от лютой…Как холодно мне было в этой хижине железной! И гадость снилась разная. Ты открываешь, крышку-то – все, я подумал – смерть пришла… А это ты, спаситель мой чудесный…

– Теперь рассказывай, давай…

– Все знаю! До деталей. Вижу, вижу… Расскажу! Но… Но!

* * *

– Еще бутылку и пожрать. Побольше.

– Упаковку? «Китти-кет»?

– Валяй!

* * *

– Вкуснятина! – Егор Игнатов закусил. – А кошка что на банке? Кошатина, что ль?

Калачев в ответ кивнул на пса.

– Он ел вот и нахваливал… Наверное, кошатина, ты прав.

– Ну, слушай повесть… – сцепщик проводил взглядом пошедшего вокруг бака Калачева. – Ты куда?

– Я – никуда. Я слушаю. Я просто – встать с наветренной стороны… Ведь я этого достоин?

– Безусловно… Ну вот… Так слушай… Начну тебе издалека… Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Как Пушкин говорил: песнь первая… Работал я в Инте, давно, хрен знает когда это было… Пошли мы на рыбалку в горы…

* * *

– Ну вот: почти и долетели! – летчик повернулся к Белову.

– Здесь можно угол срезать: жми на северо-восток.

Карта стояла перед глазами Белова как живая – профессиональная память на изображение. Он боялся, что на тот путь, который он трое суток назад измерил своими ногами, у них не хватит горючки. После Ухты они заправиться не могли – на более северных базах у летунов не было блата, а садится на авось весьма и весьма рискованно – в глухомани, в глубинке бабки еще не всегда решают все.

Белов помнил – наиболее короткий путь от железки до точки идет вдоль Косью – довольно крупного притока Усы.

Беда состояла лишь в том, что Косью в своих низовьях представляет собою не столько реку, сколько болотный край: сотни тысяч проток, островов, заводей, зарослей: своеобразные мангровые джунгли из непроходимых ивовых чащоб, растущих прямо из воды.

Но есть и ориентир: железнодорожный мост. Весной – в весеннем для этих мест июне месяце – Косью разливается, превращаясь даже в низовьях в солидную полноводную реку. Поэтому – мост. Должен быть. Мост прорезался, нарисовался далеко влево внизу, на северо-западе. Есть. Да, это он и есть! Вот он.

– Давай правее. Курс двадцать пять…

Десять минут – и под брюхом уже мелькнуло зимовье Мезенцева. Теперь не прозевать бы поворота налево, повернуть на север, в распадок, принадлежащий реке, точнее бурному, десятиметровому в ширину потоку Недысей.

Чтобы не прозевать, надо смотреть на горы. Под ноги себе можно не смотреть. Вот впереди замаячила, приближаясь, огромная серая глыба Манараги – Медвежьей Лапы, если перевести с языка коми. Ее-то не спутаешь – полуторокилометровую почти – грозно поднятую, торчащую в небе каменными когтями…

– Теперь на север – прямо по распадку… И потом чуть-чуть на восток, через перевал…

– Вот этот?

– Да. Теперь мы двигаемся прямо над истоком Хамбола. Здесь тоже угол можно срезать… Повыше подняться и прямо, поперек плато Хамбол-Нырда – точно к устью Хамбола… Хамбол огибает хребет, а мы срежем.

– А что там есть-то такое, – спросил пилот. – Бриллианты? Золотишко? Или просто рыба?

– Там «или просто рыба», – уклончиво ответил летчику Белов. – Там рыба, и еще за горой свистят раки…

– После дождичка в четверг? – усмехнулся пилот.

* * *

– Теперь все кристально ясно, – кивнул Калачев сцепщику.

– А вон, кстати, и поезд твой как раз подходит, на нем – до Ярославля, а там уже на любом – в Москву.

– Ну, – будь здоров. Ты меня крепко выручил, Егор.

– Прощай, мой друг… Не поминай лихом.

Кивнув, Калачев двинулся в сторону подходящего местного поезда", в три вагона – рабочей «кукушки» на Ярославль…

Внезапно он остановился. Мысль молнией пронзила его мозг.

Он оглянулся.

Взгляд его встретился с собачьими глазами.

Он свистнул, подзывая пса.

Тот подбежал и с радостью пошел с ним рядом.