Напряжение сходится - Владимир Ильин

Оставался главный триггер: выставление невозможного условия от отца невесты, которое следовало продавить. Деньги, кусок лунного грунта или шагающий лес из чащобы Северной Африки — мы были готовы к любой прихоти и данному от легкомыслия условию. Мы победили. И были готовы к новой победе.

Истинный глава Юсуповых — человек, который и составляет этот клан по своей мощи, воле, связям и влиянию. Человек, который может отойти от клана в сторону, назваться Петровым, и собрать еще один клан Петровых за несколько дней, попутно отвоевав себе и земли и ресурсы, решил-таки самолично мне воспрепятствовать.

Стремительную переброску личности такой величины из резиденции за две сотни километров от поместья со всей уверенностью можно назвать красивой и зрелищной. Поднятые в воздух вертолеты, неспешное движение к дому и воля, которую почти невозможно преодолеть — если по другую сторону нет пятерых заинтересованных в успехе князей, которые уже считали успешное завершение дела своей личной заслугой.

Хотя люди тут же стали сомневаться в необходимости этой победы.

Шуйский старался не отсвечивать перед одним из тех, кого не способен убить. Панкратов нетерпеливо ерзал, найдя наконец того, кому на меня можно пожаловаться и вернуть часть потерянного, а значит не желал с ним ссориться. Даже Давыдов мигом присмирел, потому что Юсупов — хоть и не гусар, но генерал союзного рода войск. Галицкий по-прежнему желал уехать, но идеально — вообще сегодня не приезжать.

И только Долгорукий яро встал на сторону жениха, отреагировав на противодействие равного. Вернее, ему нужна была причина, из-за которой он мог благородно отступить — не мои интересы, а ее отсутствие заставляло его обострять тон беседы. Тем более, что невеста была более, чем достойна — одаренная, из политически независимой семьи, вдобавок богата — уже богата.

И человек, который не может врать, сказал ему то, во что он искренне верит.

Ребята, отправившиеся сватать от моего лица, заверяли, что все произошло к общему удовольствию. По их словам, Юсупов признал меня внуком, увидел Аймара и Го, понял, что зря признал, и отчего-то размяк. Надарил невероятно роскошных подарков, предложил большое дело и пустился в загул. Мои люди покинули собрание, отработав тот максимум, который мог быть им доступен без риска для жизни. Потому что размякший Юсупов — это настолько странно, что, как написано в отчете, даже Шуйский при первой же возможности решил пересесть поближе к двери и окну. Тем не менее, вечер, а потом и ночь прошли на удивление спокойно…

О чем они договаривались дальше, какие вели разговоры, на какие уступки шли и что стали считать недостойными внимания компромиссами — не было никакой возможности проконтролировать. Большая политика требовала совсем другого уровня ресурсов и следования общим правилам, так что откровенно говоря — нам было не интересно. Куда важнее, чтобы утром воскресенья тот же Еремеев не оказался в клане Юсуповых, а Ника — отправленной в женский монастырь. Но шанс на это был настолько мизерным… Вернее, данное решение настолько не соответствовало характеру Еремеева-старшего, и интересам остальных присутствующих, что ему не суждено было сбыться.

Все хорошо. Главные результаты были достигнуты и зафиксированы. Ключевые точки пройдены. Можно было двигаться дальше. Но я чувствовал, что мне все больше не нравится этот план. И тем самым ветром, который менял траекторию полета, становился я сам.

Первым и единственным заметил, что со мной что-то не так, мой брат. И он же повел меня еще в субботу по шумным рынкам и людным местам с запрятанными за неприметными дверями ломбардами. Официально: он искал камни с «искрой» души, пользуясь возможностями огромного столичного рынка. Но на самом деле делал так, что чужие разговоры выбивали своим шумом и разнообразием мой собственный внутренний голос, и я переставал истязать самого себя, выискивая, как сломать замысел, но при этом оставить его целым.

Невзрачные ларьки сменялись фешенебельными ювелирными салонами, но и там и там на стекло перед молодым юношей охотно выкладывали изделия из золота и серебра, в обрамлении которых ждали оценки драгоценные камни. Двое охранников, приодетых по осеннему времени в кожаные плащи, добавляли веса просьбам юного Федора показать товар из запасников. Я же просто присутствовал рядом, изредка доставая деньги для расчета. Иногда брат что-то покупал и делился радостью от находки, а я автоматически отмечал, что найденный камень мал и малоинтересен. Крупные наверняка отсеивали для себя Жеваховы, Химшиевы или люди Фаберже, вольготно чувствовавшие себя в столице под покровительством императора. Три известнейшие семьи ювелиров-артефакторов из шести имели все возможности вытребовать для себя право первого покупателя и оперативно отслеживать новинки: будь то явленные из-за границы или сданные в ломбард. Тогда-то, чуть отойдя от перегрузки, я порекомендовал Федору полулегальные базары и блошиные рынки, собирающиеся по выходным. Контролировать места, которых зачастую просто нет на карте, а торговцы порою продают свою единственную вещь — никому не под силу.

И в следующий раз дорогие автомобили остановились возле угрюмых пристроев из выщербленного от времени кирпича, за которыми начинались узкие ряды торговых павильонов, наполненных своей особой жизнью, звуками и судьбами.

Продавалось в таких местах все, начиная от османского трикотажа до японских фар и разнообразной электроники в безымянных ларьках, а подобие порядка поддерживали те люди, которые называли это место своим, собирая аренду и щедро оплачивая поразительную рассеянность городовых. Были там и украшения — личные и навезенные контейнерами из Китая. Даже камни россыпью — на протянутых к нам ладонях, скрытые от чужого взгляда другой рукой. И даже не все из них оказывались искусно обработанным бутылочным стеклом и дефектным янтарем.

В таких местах сложно наткнуться на семейные реликвии или на что-то действительно стоящее — но даже одна серьезная находка могла оказаться дороже, чем весь рынок целиком. Владелец не получит полной цены — да и невозможно определить точно, сколько в стоимости шедевра таланта и мастерства, а сколько — от найденной заготовки. Равно как тяжело сравнить кусок мрамора и скульптуру — хотя опытный резчик тоже предъявит немалые требования к целостности и структуре камня. Но там, где нам продавали находки, были довольны своим доходом — так как кроме шести семей во всей Империи никто все равно не мог определить их истинную ценность.

Так что цену, снимая нитку бус с руки замерзшего на холодном и влажном воздухе продавца, называл сам Федор — и с ним соглашались всегда, забирая деньги и спешно собирая остальной товар, чтобы уйти. А иногда — и бросая все остальное, выложенное на лотке.

Однако на этом рынке было совершенно иначе. Пусть я и не участвовал активно в процессе поиска, но отметить, что ни на одном лотке нет даже претензии на продажу украшений, мог легко. Вообще, откровенно говоря, продажа драгоценных металлов и камней — сугубо лицензируемая деятельность. Никто не станет хватать за руку одинокого продавца, продающего перстни с пальцев — равно как и тот не доищется правды, ежели те перстни будут изъяты в пользу государства. То же самое относится и к скупщикам золотых цепочек и старинных монет, а так же их клиентам — все на тонкой грани легальности между частной сделкой и бизнесом. Но пока соблюдаются приличия, а оборот до смешного мал — городовые закроют глаза и вспоминать о криминале под носом станут только во времена рейдов и спущенных сверху приказов «навести порядок».