Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

Эйсбар захохотал. Он хохотал и не мог остановиться, а руки уже шарили в выемке за камином, где хранились наличные и документы. Лишь ощутив в руках тяжесть пачки с деньгами, он остановился. Все на месте. Хорошо спрятал. Впрочем, обыск произведен поверхностно — сейчас он заметил это. Письменный стол перевернут, ящики выдернуты и опрастаны, а единственный запертый не вскрыт. «Хотели попугать? Зачем?» — думал Эйсбар, рассовывая по карманам деньги и пряча за пазуху паспорт.

Он быстро сбежал вниз, но, выходя из подворотни, помедлил на границе света и тени. Ему показалось, что свет проявит его, как фильмовую пленку. Вот жил человек-негатив. Шел в толпе никому не известный, никем не замечаемый. Но сейчас он проявится, высветится, и на белом полотне звенящего летнего кадра всем на обозрение застынет его крупный план.

Долго колебался, прежде чем шагнуть на тротуар.

От соседней подворотни медленно подползало авто. Дверца распахнулась, наружу высунулась рука, ухватила его за рукав и рывком втащила в машину.

— Отдай пистолет, Серж! — раздался голос Александриди.

— Какой пистолет? — Эйсбар пытался перевести дух, ненавидя себя за испуг и взмокшие дрожащие руки.

— Не морочь мне голову! Тот, что вчера вывалился у меня в кинотеатре. Ты его подобрал, больше некому. Давай! — Жоринька тянул руку.

— Зачем тебе, Жорж? — спросил Эйсбар, пришедший в себя.

— Нужен, — серьезная мина сползла с лица Жориньки, он ухмыльнулся и стал похож на сатира. — Пойду кокну Долгорукого. Обещал, гад, что арестов не будет, а вон как обернулось.

— Долгорукий! — вскричал Эйсбар. — Все-таки он!

— Конечно, он! — захохотал Александриди. — А ты думал? Клялся в преданности «Черному солнцу». Пленочки Георгадзе совал. Эй, друг сердечный Серж! Что ты вылупился? Я тебя за идиота не держал. Пораскинь умишком — у кого еще были пленочки? Кто их вырезал из твоей нетленки? А нам они пригодились. Синематограф, любезный классик, — это агитация и пропаганда высокой идеи всеобщего одухотворенного равенства. Умерщвление царской семьи как призыв к свержению… народы нашей многострадальной Родины… черное солнце воссияет над белыми песками…

Он еще что-то бормотал, но Эйсбар не слушал.

— Сам убью… — процедил он, выпрыгивая из машины.

Весь день он кружил по городу почти в беспамятстве. Помнил только, что в какой-то момент ощутил страшный голод, купил у торговки на улице пирожки, но есть не мог и выбросил в урну. Потом — как сидел на бульварах, опустив лицо в ладони. Как от него в испуге шарахнулись две гимназистки, и он понял, что говорит сам с собой вслух. Идти было некуда и не к кому.

Вечером, когда стемнело, он обнаружил себя у подъезда дома Долгорукого. Поднял глаза — в бельэтаже горел свет. Значит, дома. Эйсбар опустил руку в карман и нащупал холодный бок пистолета. Опять бред! Всюду бред! Он что, всерьез решил убить Долгорукого?

Он вошел в подъезд и поднялся в бельэтаж по мраморной лестнице, устланной коврами. Идей по поводу того, как пройдет встреча с Долгоруким, не было. В любом случае скандала не случится. Дом наверняка полон прислуги.

Он повернул ручку звонка. Неторопливые шаги. Звук открываемого замка. На пороге стоял Долгорукий во фраке с тонкой сигаркой в руке.

— A-а, Сергей Борисович! — как показалось Эйсбару, натянуто, но старательно улыбаясь, воскликнул Долгорукий. — А я только что с премьеры в Большом. Слышали, Фокин поставил «Коппелию» в современном духе? Премило, знаете ли, эти девчушки изображают кукол. А вы почему такой всклокоченный? Могу предложить хорошего коньяку. Привезли друзья из Парижа. Не собираетесь на летние вакации в Европу? А то все работа, работа… Нельзя так, любезный Сергей Борисович, надо беречь себя. Ваше здоровье — национальное достояние, — все говорил и говорил Долгорукий, быстро выкидывая изо рта круглые, как бусины, словечки и постепенно отступая в глубь прихожей.

Эйсбар вошел. В квартире было тихо, и он понял, что прислуги нет, — они с Долгоруким одни. Или где-нибудь в дальней спальне возлежит на шелковом ложе лучезарная Лизхен?

Долгорукий провел его в гостиную.

— Присаживайтесь, уважаемый Сергей Борисович. Кресла мягки и покойны. — Долгорукий сделал приглашающий жест, но Эйсбар остался стоять посреди комнаты. Словно не замечая этого, Долгорукий разливал по бокалам коньяк. Эйсбар машинально взял бокал, залпом опустошил и не глядя поставил на низкий столик. Долгорукий бросился в кресло, зажег торшер так, что его лицо оказалось подсвечено зловещим красноватым светом, пригубил коньяк и закурил.

— Сигару?

— Вы обманули меня, князь, — глухо произнес Эйсбар. — Пленки оставались у вас.

Брови Долгорукого поползли вверх.

— Помилуйте, Сергей Борисович! Конечно, у меня! А у кого же им еще быть? Странно, что вы до сих пор этого не поняли. Я не держал вас за идиота, — сказал Долгорукий, повторяя слова Жориньки.

Эйсбар растерялся.

— Вы не только лжец, но и циник, — пробормотал он, действительно чувствуя себя идиотом.

— А вы нет? — удивился Долгорукий.

— Будьте кем хотите. Но ведь вы еще, оказывается, и экстремист! — Эйсбар обрел уверенность и начал говорить с насмешливым напором. — Русский дворянин! Аристократ! Связались с террористами, занялись подрывной деятельностью. Что вы с этого будете иметь? Никогда не поверю, что лозунги этой швали соответствуют вашим убеждениям. Вы не боитесь, что правда вылезет наружу и вам этого не простят? ТАМ не простят?

Тело Долгорукого начало вздрагивать, потом затряслось, из горла вырвался хриплый клекот, и Эйсбар с изумлением понял, что князь хохочет.

— Я… Я… Я — экс… тре… мист… Ох, не могу! — Князь хрюкал, сморкался, вытирал глаза. — Ох, насмешили, дорогой Сергей Борисович! — Долгорукий перевел дух и заговорил спокойнее: — Я такой же экстремист, как вы булочник. А вам мой совет, милейший, не лезьте, куда вам не положено. Занимайтесь политикой на экране. Это у вас получается лучше.

— Но вы передали мою съемку Георгадзе!

— Не только передал, но и придумал эту крошечную, малюю-юсенькую комбинацию. А как еще, по-вашему, мы могли выловить эту, как вы совершенно справедливо выразились, шваль, выманить ее из подполья? Агитационный киносеанс — и вот уже полторы сотни человек собираются в одном месте. Заметьте, известном мне, как сподвижнику Георгадзе, месте. Ваша съемка оказалась прекрасной наживкой. Вы славно нам помогли, Сергей Борисович. Сожалею только об одном — что больше не могу вам ничем помочь. Вы теперь персона нон грата. Находитесь в ведении жандармского управления.

— Так, значит, обыск в ателье…

— Не обыск, не обыск! — замахал руками Долгорукий. — Несостоявшийся арест! Что касается смертоубийства, которое вы допустили — или спровоцировали? — в Индии, оно так и не было предано в России огласке. И, заметьте, моими усилиями.

Эйсбар чуть не задохнулся: он так и знал, что Индия рано или поздно выскочит.