Петр Иванович - Альберт Бехтольд

Он слушал спокойно, давая «секретарю» выговориться. Затем спросил:

– Скажите правду, Петр Иваныч, вы пришли по своей инициативе или вас против меня настроили?

Ребман, не желая никого выдавать и выступать в роли марионетки, слукавил:

– Меня не нужно настраивать, Николай Максимович, я все сказал от себя, потому что считаю, что вы поступаете с нами непорядочно. Во всех учреждениях города выплаты подняли, чтобы, по возможности, привести их в соответствие с растущими ценами. И только у нас ничего не происходит, только вы не желаете слушать голос разума!

Шеф все еще спокоен:

– Откуда вы это знаете?

Ребман следует курсом, который проложил для него Иван Михайлович:

– Откуда? Да скворцы со всех крыш об этом только и щебечут! Лишь вы один, кажется, остаетесь в счастливом неведении!

Тут шеф встал и хотел, по обыкновению, положить своему секретарю руку на плечо. Но тот его решительно остановил:

– На эту удочку вы меня больше не поймаете, Николай Максимович. Если вы не примете наших справедливых требований, то вы тогда – не хозяин, тогда вы… – И он употребил то самое слово, которому его научил фабричный рабочий. Не подумав, он бросил оскорбление шефу в лицо, даже не зная толком, что оно означает. На своем родном языке или по-немецки он бы так никогда не высказался, чужое слово просто сорвалось с языка. Вот именно на это и рассчитывал провокатор Иван Михайлович, бывший сотрудник охранки. Он в течение этих лет изучал Ребмана, выжидал момент и вовремя разыграл свой спектакль. И нужно отдать ему должное: разыграл очень умело, послав Ребмана к шефу в самый неподходящий момент и в самой невыгодной роли.

И тут пробка вылетела из бутылки.

– Петр Иваныч, – не выдержал шеф, – если таково ваше мнение обо мне, то я не вижу иной возможности, как только расстаться с вами. Я годами проявлял по отношению к вам терпение, проглатывая все, что вы все это время позволяли себе выливать мне на голову, злоупотребляя моей добротой и доверием к вам. Но и моему терпению пришел конец – подобного отношения к себе я больше не могу вам позволить. С симпатией к вам, а также памятуя о рекомендации Нины Федоровны, даю последнюю, на сей раз действительно самую последнюю возможность: возьмите это слово обратно и я забуду о случившемся. В противном случае наши пути разойдутся навсегда!

Но Ребман уже не может заставить себя пойти на попятный. «Что это даст? Я буду виноват – не сдержался, а шеф опять оказался на высоте!» Его больше всего возмущала мысль о том, что шефу снова удалось выйти сухим из воды, и виной тому его, Ребмана, несдержанность:

– Это ваше последнее слово, Николай Максимович?

– Самое последнее!

Ребман помедлил какое-то время. Но пауза затянулась, и ему пришлось, скрепя сердце, сказать:

– Тогда прощайте!

Он вышел, не промолвив больше ни слова. Собрал свои вещи. Подал руку Елизавете Юльевне, приказчикам в магазине, бухгалтеру и ушел из «International Trading Company», как говорится, с гордо поднятой головой.

Но не только на фирме все расстроилось: в последнее время и дома дела идут из рук вон плохо. Господин секретарь и победитель летней регаты в императорском яхт-клубе и тут начал переигрывать так, что всякий раз у него возникали трения с пасторскими детьми. Теперь он в ссоре со старшей дочерью. Она успела превратиться в барышню – красивую рослую девушку, на которую все оборачиваются, когда они выходят в театр или еще куда-нибудь. Она уже, конечно, не готова все сносить, как в те времена, когда Ребман был для всех чем-то неведомым и новым, а она – наполовину ребенком.

Он несколько раз брал ее с собой в клуб, сажал за руль в своей четверке и греб на Воробьевку, а вечером – обратно. Но там Миша, всегдашний соперник Ребмана, начал заигрывать и с Леной. Это Ребмана страшно взбесило, он ни за что не хотел снова уступать этому Мише. Он дал понять своей «подопечной», что это ему вовсе не по душе. В итоге барышня, самоуверенная и полная коварства, как и все девятнадцатилетние особы, начала настоящий флирт с Мишей, подтрунивая и дразня «господина надзирателя» даже и дома. В конце концов она согласилась, чтобы уже Миша свозил ее на Воробьевку и обратно. Ходила с ним в город играть в теннис. И в кино. И в доме изо дня в день – все Миша да Миша! Хотя это его никоим боком не касалось, такое поведение настолько вывело из себя «секретаря дирекции», что он стал устраивать молодой даме демарши при всяком удобном и неудобном случае, даже когда в доме были гости. Он вел себя в точности как ревнивый муж.

В ответ Лена продолжала потешаться над Петром Ивановичем. И к его вящему раздражению, все домашние ей в этом усиленно помогали.

Так, однажды вечером за чаем в присутствии гостей он гневно призвал ее к ответу, спросив, кто ей милее: порядочный человек, хоть и не столь пошло-сладкий, или некий ловкий мошенник-обольститель.

– Так кого же вы выбираете?

– Порядочного молодого человека с хорошими манерами! – коротко и ясно ответила молодая дама.

Ребман отреагировал, как рассерженный петух:

– Знаете, кто вы такая? Глупая гусыня, вот вы кто, слабоумная дурочка!

С этими словами он поднялся и ушел, и больше весь вечер не показывался.

Это случилось вчера и стало, очевидно, дополнительным поводом к тому, что он не сдержался на службе. Теперь он вспоминал об этом с досадой, и, как всегда, раскаивался, желая, чтобы ничего этого никогда не бывало, тогда хотя бы дома жизнь не была бы испорчена…

Он пришел домой в середине рабочего дня. Не говорит ни слова. И все остальные, полагая, что это последствие вчерашней ссоры, тоже молчат. Только тогда, когда после чая встали из-за стола, Нина Федоровна знаком позвала его к себе в комнату.

– Петр Иванович, – сказала она, когда он закрыл за собой дверь, – будет лучше, если вы подыщете себе другое жилье. Я не могу больше выносить эти вечные выяснения отношений, они отравляют всю нашу семейную жизнь. Лена уже вышла из школьного возраста, когда ее можно было ставить на место, где и когда вам заблагорассудится, тем более, в присутствии посторонних. Никто не имеет ничего против того, что ее обстоятельства вас так занимают, дело, как говорится, семейное. Но вы так бестактно вмешиваетесь, бросаетесь на нее, словно бык на красную тряпку, а затем неделями строите из себя невинную жертву, будто вас незаслуженно и несправедливо обидели. В приличном доме так себя не ведут! Я все понимаю: вы рано лишились родителей и вынуждены были подолгу жить среди чужих людей, поэтому я не позволяла себе делать вам замечания. Теперь вам представилась возможность «пообтесать рога». Но положение с каждым днем становится все хуже: стоит кому-либо из нас наступить вам на больную мозоль, как тут же вспыхивает пожар. Я не вижу другого выхода, кроме как расстаться с вами. Так продолжаться дальше не может. Не беспокойтесь: Оля станет приносить вам еду, если вы поселитесь не слишком далеко от нас. О белье и стирке я и в дальнейшем позабочусь. Это ни в коем случае не означает, что вы не сможете бывать у нас по-прежнему, совсем наоборот. Вы останетесь членом нашей семьи так долго, как сами того пожелаете. Вы меня понимаете?