Конечная остановка - Павел Амнуэль

– Что-то помнится… – пробормотал я.

– Что-то! – воскликнул Лёва, посмотрев, наконец, в мою сторону, и я не понял его взгляда. Смотрел он с сожалением и обидой, но я мог ошибаться и превратно сейчас понять даже утверждение, что солнце восходит на востоке. – Ты со мной согласился! Материальное и идеальное играют одинаково важную роль, нет первичного и вторичного, материи без идей не существует, а идеи материальны по своей сути.

– Ну и что? – вяло спросил я.

– Как же! Ты говоришь – выбор. Это главная проблема. Или-или. Ты говоришь – весь мир или мои близкие! Это не выбор, мы говорили!

Я не помнил такого разговора, но начал понимать, куда клонит Лёва.

– Не существует такого выбора! – все больше распалялся он. Лёва говорил о личном, наболевшем, облекал в слова идеи, не дававшие ему покоя. Я не знал, как они были связаны с Ирой, но определенно были. Он сейчас не о философской проблеме рассуждал, точнее, кричал, а о глубоко личной. Надеялся, что я пойму? – Нет выбора между вселенной и человеком, это чушь! Каждый выбор разделяется на более простые состояния, как в счетно-вычислительной машине. Сложные процессы вычислений состоят из самых простых – из выбора между нулем и единицей по заданной программе. Других вариантов нет. Реальные альтернативы в жизни тоже состоят из множества простых. Мы их разделяем в своем подсознательном, пока не доходим до простейшего выбора: ноль или единица. Да или нет. Если тебе кажется, что ты выбираешь из десятка или сотен возможностей, это чушь – ты подсознательно упрощаешь и, в конце концов, остаешься с двумя простейшими желаниями, которые сродни инстинктам.

– Ты хочешь сказать, что выбираем не мы, а наши инстинкты?

– Инстинкты – тоже слишком сложно организованное поведение, надо опуститься еще ниже.

– Да куда ниже?

– Ты что, – с подозрением спросил Лёва, – забыл, о чем мы говорили?

Я посмотрел на Иру, она могла бы мне помочь, сказать, напомнить то, чего я вспомнить не мог. Ира молчала, веки ее подрагивали, она рассматривала что-то внутри себя.

Я неопределенно покачал головой: то ли да, забыл, то ли нет, помнил.

– На самом деле, – закончил Лёва свою мысль, которую я уже знал, но хотел услышать, – судьбы мира, стран, народов, людей, твоя судьба, моя, судьба… – он помедлил, прежде чем продолжить, – судьба Иры… все зависит от простого выбора, который ты или кто-то другой производит, не думая, как ЭВМ, переключая контакты с единицы на ноль или наоборот.

– Эффект бабочки, – сказал я.

– Какой бабочки? – не понял Лёва. Он не знал о теории хаоса, не читал работ Лоренца, Мандельброта, Либчейбра, которые в этой эмуляции могли не появиться.

Не нужно было мне выбирать, что делать. Все решено за меня. Я был конечным автоматом, гораздо более простым, чем руководившая моими поступками Точка Омега, но гораздо более сложным, чем система выбора, с помощью которой, используя меня, Точка Омега определяла судьбу Вселенной.

– Спасибо, – сказал я.

– Какой бабочки? – повторил Лёва, не услышав благодарности. Есть у человека такая способность: не слышать слова, которые он не может или не хочет понять.

– От того, что бабочка в Австралии взмахнет крылом, может случиться ураган в Канзасе, – пояснил я. – Природа – очень тонко организованная система, и случается, что совершенно ничтожные события меняют судьбу мира.

– Бывает, – согласился Лёва. – Выстрел Гаврилы Принципа, например. Чепуховое событие, но стало поводом к мировой войне. Правда, только поводом, причины лежали гораздо глубже и были очень серьезными.

Лёва, наверно, решил, что читает студентам лекцию о диалектической неизбежности исторических событий.

– Спасибо, – повторил я, и на этот раз Лёва услышал.

– За что? – удивился он.

– Так… – сказал я неопределенно. – Пожалуй, нам пора. Поздно уже. У тебя, наверно, с утра лекция.

– О чем ты? У меня не бывает лекций с утра, а завтра вообще воскресенье.

– Неважно, – пробормотал я и протянул руку, чтобы тронуть Иру за плечо. Что-то происходило сейчас между нами – между мной и Ирой, между Ирой и Лёвой, между Лёвой и мной. На уровне инстинктов или еще глубже каждый из нас сейчас что-то выбирал… кого-то… почему-то…

Ира поправила прическу и молча пошла в прихожую, не глядя ни на меня, ни на Лёву. Я шел следом, а Лёва за мной, и я спиной чувствовал, как он пытался понять, что произошло только что, почему ничего не значивший для него разговор был для меня так важен и почему так неожиданно закончился.

Я подал Ире куртку, и мы вышли в ночь, как два дня назад в другом мире. Как тогда, я обнял Иру за плечи, но она совсем не так, как тогда, выскользнула, остановилась под фонарем, повернулась ко мне, и я увидел ее заплаканные глаза.

– Я не хочу здесь жить! – сказала она.

Я попытался ее обнять, и она отстранилась.

– Мне, – сказала она, глядя в сторону, – плевать на все вселенные и эмуляции. Я все равно не понимаю, что это такое. Но я не могу жить, когда помню…

Она замолчала и долго переминалась с ноги на ногу, прижав ладони к щекам. Я понимал, что не должен мешать. Но и ждать было невыносимо. По улице медленно проехала машина – японка-«даяцу», в полумраке цвет ее казался зеленым, но на самом деле мог быть серым, синим и даже коричневым. Я видел эту машину прежде… конечно, видел… и водителя этого, мужчину средних лет в большой фуражке-аэродроме.

Где я мог… Нигде. Не было в Баку восемьдесят шестого года японских автомобилей, а эту модель «даяцу» стали выпускать… когда же…

Конечно, машина была другой. Скорее всего, «волга». В темноте все кошки серы. Я обернулся, чтобы разглядеть, еще слышен был тихий рокот двигателя – в ночном безмолвии звуки висели, как единственные знаки реальности, – но машина скрылась за углом, повернув в сторону хлебозавода.

– Это было в прошлом году, – сказала Ира, и слова пунктиром пронзили ровный звук затихавшего мотора.

– Что? – не понял я. В ту же секунду понял, но слово было сказано.

Ира тоже смотрела вслед машине, а может, в ту точку пространства, куда только что смотрел я. Хотела увидеть то, что я видел? «Почему ты выбрала меня?» – спросил я ее как-то, вскоре после свадьбы, в прошлой жизни. Мы лежали в постели, прижавшись друг к другу, настал момент истины, хотелось все знать, даже то, что знать было невозможно. «Потому что мы с тобой смотрим в одном направлении», – ответила она, не задумавшись ни на секунду, и я поразился точности ее ответа. Потом много лет – до самой моей смерти – мы смотрели в одном направлении, в одном направлении думали…

– Я должна тебе сказать…

Голос сухой, как пересыпающийся на пляже горячий песок.

Ира заговорила быстро, бессвязно, без выражения, будто робот, в программе которого записаны без толку и смысла слова, слова, слова…