Роковое сходство - Патриция Гэфни

– К вам посетитель, сэр.

Он бессвязно выругался.

– Скорее всего это Нил: в очередной раз пришел просить денег в долг. Я уже дважды ему отказывал. Ничего, я с ним быстро разберусь и отправлю восвояси.

Однако горничная протянула ему тисненую визитную карточку, и, вместо того чтобы пройти мимо нее, Броуди побелел как полотно и замер на месте.

– Кто это? – спросила Анна, стискивая руки. Она опасалась худшего. Неужели пришел Дитц?

– Это мой отец.

Этот характерный звук они услыхали одновременно – тяжелое и медленное постукивание трости по деревянным половицам. На ковре оно стало глуше, потом вновь зазвучало на паркете. Все ближе и ближе. Анна подошла к Броуди и взяла его за руку. Заглянув ему в лицо, она ужаснулась.

– С тобой все в порядке?

Броуди даже не услышал вопроса. Все его чувства были сосредоточены на этом зловещем, неумолимо приближающемся звуке: тук… тук… тук… Вот он различил и походку: старческое шарканье ног. Скопившееся за всю жизнь ожесточение поднялось к горлу Броуди подобно желчи, но что-то еще более сильное, чем ненависть, застучало в потайную, наглухо запертую дверь у него в душе.

Гардины в гостиной были задернуты, стоял полумрак. Они лишь смутно различали сгорбленную фигуру, пока посетитель не пересек порог и не остановился на пятне от послеполуденного света, падавшего на пол библиотеки. Но даже после этого кружившие в воздухе пылинки не позволили им толком разглядеть силуэт и черты вошедшего. Анна бросила беспокойный взгляд на Броуди, потом оставила его и двинулась навстречу гостю с неуверенной улыбкой на губах.

– Милорд, – негромко произнесла она в виде приветствия.

Риджис Ганн, граф Бэттиском, оказался глубоким стариком – худым как щепка, с белоснежными волосами и тонкими, хрупкими костями. Он весь был согнут, сгорблен, скрючен ревматизмом. На острых скулах кожа была туго натянута, сквозь нее просвечивали кости, но дальше она спускалась вниз бесчисленными морщинками, образуя складки под подбородком на тощей птичьей шее. Узловатые, обезображенные болезнью пальцы сжимали черную трость, искривленные ноги вместе с тростью образовали шаткий треножник. Анна не решилась протягивать ему руку. Вместо этого она сделала реверанс и сразу поняла, что поступила правильно.

– Здравствуйте, – сказал граф. – Прошу меня простить за столь внезапное вторжение. Знаю, это непростительная грубость – явиться без предупреждения, но я…

Его голос пресекся: оставив всякие попытки поддерживать вежливый светский разговор с Анной, он устремил пронзительный взгляд на Броуди. Его тонкие, почти невидимые губы дважды раскрылись и закрылись без звука, прежде чем он сумел выговорить следующие слова.

– Николас? Это ты?

Броуди стиснул руки за спиной. С каменным лицом, не двинувшись с места, он ответил:

– Нет, я Джон. Ник умер.

Граф покачнулся, как от удара. Анна подхватила его под локоть, чтобы он устоял на месте. Бережно, медленно, шаг за шагом, она отвела его к кожаной кушетке и помогла сесть. Он зажал свою черную трость между колен и закрыл глаза. Его бескровное лицо цветом напоминало пчелиный воск. Тонкие, как пергамент, ноздри трепетали при каждом вздохе.

Анна бросила тревожный взгляд на Броуди. Его гранитная выдержка рушилась, он нерешительно направился к отцу. Его влекло чувство более сильное, чем озлобленность или обида двадцатилетней давности. Он опустился на кушетку рядом со старым графом. Анна смотрела на них, стараясь найти фамильное сходство. Вот оно: в глазах, хотя глаза отца выцвели от старости, в очертаниях высокого гордого лба. Тот же нос, те же скулы.

Наступило долгое молчание. Риджис Ганн поднял трясущуюся, почти невесомую руку и положил ее на рукав Броуди.

– Джон? – переспросил он дрожащим голосом. Тело у него было, как у воробья, но глаза в эту минуту горели орлиным блеском.

– Джон, – повторил он, уставившись на неподвижную руку Броуди. – Мой сын.

Обиженный ребенок, все еще живший в душе Броуди, хотел отпрянуть, заорать во весь голос, обрушить на этого старика всю скопившуюся внутри мстительную злобу и заставить его съежиться от ужаса. Вместо этого он с трепетной бережностью взял руку отца, похожую на тонкую птичью лапку, поднес ее к губам и поцеловал.

– Отец, – прошептал он.

Старческая рука поднялась и обвила его шею. Они обнялись.

Анна смотрела в пол, чтобы их не смущать. Она сама не знала, что плачет, и лишь с удивлением заметила, как капли слез падают на ковер и на носки ее туфель.

Граф разомкнул объятия и отстранился, желая взглянуть на своего сына: казалось, он не может оторвать глаз от Броуди.

– Я так долго пытался тебя разыскать… тебя и Николаса. Больше года прошло, Джон. Джентльмен, которого я нанял, сказал мне, что ты сидишь в тюрьме… за убийство. Но когда я отправился туда, меня не впустили. Сказали, что встречи с тобой запрещены.

– Я никогда никого не убивал.

Риджис Ганн вскинул костлявую руку, словно давая понять этим жестом, что отбрасывает это предположение как совершенно несостоятельное.

– Разумеется, ты никого не убивал, – сказал он с чувством, и на этом дело было закрыто.

Теперь уже сам Броуди опустил голову, стараясь скрыть недостойные мужчины слезы, невольно навернувшиеся на глаза, но ему пришлось признать, что безоговорочная, не знающая ни минуты колебаний вера отца в его невиновность растрогала его до глубины души. Он ощутил легкое, как перышко, прикосновение к своему плечу и снова поднял голову.

– Значит, Николас умер?

– Да, сэр. Четыре месяца назад.

– Он был болен?

– Нет, он… – Броуди умолк в замешательстве, не зная, что сказать. – Это произошло внезапно. Он не мучился.

Он оглянулся на Анну. Она тихонько присела подальше от них, стараясь их не стеснять, и теперь бросила на него взгляд, полный сочувствия. Ему хотелось спросить, что именно он может рассказать отцу о Нике и каким образом объяснить свое собственное присутствие в доме Журденов. Ум старика был совершенно ясен, но Броуди понимал, что причинит отцу слишком большую боль, если выложит ему всю неприглядную правду.

– Слава богу, что он не страдал, – проговорил старый граф. – У меня есть еще один сын, – продолжал он, – от моей покойной жены. Твой сводный брат.

Броуди кивнул, а Риджис Ганн с горечью покачал головой:

– Он стал жестоким разочарованием для меня, Джон.

Я не могу оставить ему свое состояние: он пропил бы все, промотал бы или еще что похуже. Гораздо хуже. Вот почему я так настойчиво разыскивал тебя и Ника. Я разослал сыщиков по всей стране, но поиски так затянулись, что я почти потерял надежду. И сейчас… для меня это настоящее чудо.

Они держались за руки. Собрав воедино все свое мужество, Броуди задал вопрос, мучивший его на протяжении долгих лет. Он заговорил мягко, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал упрек: