Последний рыцарь короля - Нина Линдт

– Я не помню, герцог, – притворно потирая лоб рукой, сказала я.

– Это не удивительно, донна, – сказал герцог, – ведь вы всегда мечтали избавиться от нее. Тогда, видя мое скорбное положение (ведь я думал, что прощаюсь с вами навсегда), вы в шутку взяли с меня слово, что я верну вам подарок, если вы подарите то, что придется мне больше по душе. Теперь я возвращаю вам ваш скорбный дар, потому что вы подарили мне нечто намного более ценное – вашу дружбу и нежность, донна Анна…

Я стояла к нему вполоборота, внимательно слушая. Он зашел за меня и, перекинув мне на грудь тяжелое украшение, застегнул его на шее. Едва я коснулась его, меня словно кипятком окатило – сомнений быть не могло: это было то украшение, что снилось ночами, это было то, что просил найти Герцог, обещая вернуть нас в Москву, это было изумрудное ожерелье!!!

– Все это время оно было у вас… – не веря тому, что это происходит наяву, говорила я, – вы возили его с собой…

– Да, донна, ведь это была единственная вещь, напоминавшая мне о вас. Вам нехорошо, донна? – герцог заботливо посмотрел на меня, а я, поспешив спрятать свое растерянное лицо, уткнулась ему в грудь.

– Анна… Анна… – вдруг быстро заговорил герцог, слегка сжимая меня за руки и тем плотнее прижимая к себе, – умоляю вас, не отказывайте мне… Мы через столько испытаний прошли вместе… Теперь, когда вы свободны… Я прошу вас…

– Гийом, не нужно просить… не надо… – торопливо оборвала я его. – Я… мне необходимо время, чтобы прийти в себя…

Хотелось оставаться в его руках вечность и чуть больше, но невероятным усилием воли я отстранилась и отступила на шаг.

– Спасибо, что сдержали обещание, – я дотронулась еще раз до ожерелья, чтобы убедиться, что оно существует. В этот момент меня уже начало мучить сомнение, то ли это ожерелье, и не терпелось рассмотреть его при свете.

– Анна, – услышала я у себя за спиной, и по спине побежали мурашки от его необыкновенного голоса, – Анна, сколько еще вы будете мучить меня?

Я прикрыла глаза. Сколько еще я буду мучить саму себя? Катя права, герцог – мой единственный шанс прожить по-человечески эту средневековую жизнь.

– Обещайте мне, донна, что не вернетесь в Италию, обещайте, что когда все закончится, вы вернетесь во Францию…

Его страстный французский глубокий шепот кружил голову.

– Обещаю, – легко сказала я. Мне очень хотелось, чтобы он меня обнял, поцеловал, но он не решался.

Вернулись Катя и Вадик, мы попрощались с герцогом и пошли наконец спать. По дороге, забыв о том, что друзья еще не знают об ожерелье, я думала о герцоге. Постепенно мысль о замужестве начинала развлекать меня, давая свободу фантазии. И я представляла, как мы стоим в соборе, как живем вместе, как он целует меня, обнимает, видела нас в окружении детей, но, хоть убейте, я не могла себе представить момента физической близости с герцогом. Он был всегда так нежен и учтив со мною, что я его любила, но не желала… Не знаю, что чувствовал ко мне он помимо поэтической любви, но я никогда не замечала в нем животного блеска, похожего на тот, что горел в глазах Анвуайе и Висконти. И, конечно, любил он во мне только донну Анну, не Ольгу. Вдруг он охладеет ко мне, поняв, что вместо любимой ему подсунули самозванку? Я не вынесу его презрения!

Снова она прошла под охраной! Анвуайе был в ярости. Донна Анна была неуловима, став свободной, она все так же продолжала держать его на расстоянии… И Анвуайе не осталось ничего иного, как ждать того дня, когда донна вновь вернется в лагерь, чтобы иметь возможность войти к ней ночью и смотреть, как под белоснежной рубашкой под поднимается и опускается ее грудь.

Едва мы вошли в комнаты, я обратила внимание друзей на ожерелье. Мы стали рассматривать его при свете свечи, и стало ясно, что это именно то украшение рода д'Эсте, о котором нам говорил Герцог.

– Это же целое состояние… – перебирая изумрудную россыпь, говорила Катя. Двести четыре изумруда разной огранки и размеров поблескивали в красновато-желтом свете, иногда проблескивала невидимая золотая нить, ожерелье было довольно красивым, но донну Анну можно было понять – отблеск зеленых камней был зловещим, словно глаза сотен змей… Да и к тому же украшение красивее смотрелось на обнаженной коже – Катя спустила с плеч рубаху и теперь позировала перед зеркалом, приподняв волосы.

– Опусти пониже, – просил Вадик, глядя явно не на украшение.

– Еще чего, – говорила Катя, кокетничая и крутясь.

– Снимай! – вдруг вырвалось у меня. – Сними его! Его лучше не надевать.

– Ну вот еще! Дай хоть немного поносить, жалко что ли…

Я промолчала… Не знаю, что на меня нашло, но в свете свечей отражение Катиного лица в зеркале вдруг изменилось, и в тени мне показалось, что на меня через зеркальную стену смотрят раскосые глаза Клементины.

– Амира, – Расул позвал меня, когда я проходила мимо его палатки. Он содержался довольно свободно и уже не был, как раньше, прикован, во многом своим новым положением он был обязан протекции де ла Марша, которому было неприятно наблюдать за тяжелым содержанием пленника. Благородство лица Расула подкупало, даже король относился к нему почтительно.

Я приблизилась, но не стала подходить слишком близко – нужно было продолжать обход; в этот день два отряда столкнулись с сарацинами, и было много раненых. Из-за того, что почти все рыцари были больны цингой или дизентерией, они сражались уже не так бодро, как раньше, и чаще гибли, попадали в плен или бывали ранены.

Появились и первые перебежчики. Никогда не думала, что среди крестоносцев могут найтись предатели, но факты были неумолимы: изменники среди христиан были, и чем тяжелей становилась ситуация с пищей, тем больше людей уходило в лагеря сарацин. Ходили слухи (просто удивительно, как и кем они распространялись – было неизвестно, но об этом знали все), что сарацины принимали перебежчиков, не издеваясь над ними и не принуждая их отступать от веры.

Туран-шейх искусно отрезал крестоносцам пути сообщения с Дамьеттой один за одним, словно растягивая агонию армии Христа. Голод лишь способствовал всеобщему разочарованию, дух воинов Креста падал, воинственный пыл сарацин рос.

Когда донна Анна остановилась, Расул протянул ей красный цветок, но его улыбка смутила ее, и она не взяла цветка, спрятав руки за спину.

– Когда… – на ломаном французском начал Расул, – беда… Амира…

Он зажестикулировал, но женщина не понимала его слов. Увидав невдалеке Ива Шатрского, она позвала его на помощь.

– Сир, – обратилась она к нему, – я не понимаю, о чем он говорит…

– Когда в беде придешь ты на Восток,

И будешь гибнуть, ты мне протяни

Из памяти прекрасный сей цветок,

И я явлюсь, чтобы тебя спасти,

– перевел Ив Шатрский.