Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - Мэри Стюарт

– В том-то и дело, – немедленно отозвалась Жюли. – Те, у кого все всегда идет себе заведенным порядком – они, ну, они не становятся мудрее. И у них никогда не хватает времени подумать, что делает жизнь с другими людьми. А вот если ты сам страдал, то как раз можешь себе представить и как другие страдали. Становишься восприимчивей. Мне всегда казалось, что это единственная польза, которую приносит боль. Говорят, надо, мол, радоваться страданиям, ибо они возвышают душу, – чепуха. Надо всегда, если можешь, избегать боли и страданий, как болезни… но если уж приходится переносить несчастья, пусть они хотя бы делают тебя добрее. Это ведь самое главное – доброта, правда?

– Жюли, даже не знаю. Я и сама для себя-то еще не разобралась с такими понятиями. Получается, когда идет дождь – верю в одно, а когда светит солнце – совсем в другое. Но, может, ты и права. В конце концов, самое худшее – это жестокость, так что, наверное, самое лучшее – это доброта. Как обо всем этом задумаешься, годится на все случаи жизни, да? Один из основных долгов каждого по отношению к ближнему своему.

– А остальные какие?

– Дорогая моя, я не претендую даже на то, что представляю толком, что такое долг. Придется выполнять хотя бы долг по отношению к ближнему своему. Быть может, это мне зачтется.

Жюли рассеянно потянулась сорвать еще не отцветшую кисточку боярышника. Молочные соцветия свисали пышной гроздью, до меня доносился густой усыпляющий аромат. Девушка беспокойно вертела стебелек в руках, головки цветов качались и крутились, как на крошечной карусели. Сейчас Жюли выглядела очень юной и неуверенной – и, похоже, находилась на грани того, чтобы сделать какое-то признание.

– Жюли, – заговорила я почти нервно.

– Да?

Казалось, она полностью сосредоточилась на колышущихся цветах.

– Жюли… не расспрашивай меня сейчас ни о чем, ну… словом, просто некоторое время помалкивай насчет ваших с Дональдом отношений, ладно? Я имею в виду, если люди склонны делать всякие скоропалительные выводы, как Бетси, то пусть себе делают.

Цветы прекратили вращаться. Жюли вскинула голову. В широко распахнутых глазах застыло изумление.

– Боже праведный, почему?

– Прости. Не могу объяснить. Но если ты действительно решила поймать Дональда на слове, едва он сделает тебе предложение – а если ты не вынудишь его к этому за ближайшие три недели, я умываю руки, – в общем, ссорься с ним, сколько душе угодно, наедине, но не показывай посторонним, что у тебя имеются какие-то сомнения.

– Солнышко! – К несказанному моему облегчению, Жюли не обиделась, а развеселилась. – Это просто благой совет тетушки Агаты молодым и неопытным девицам или, говоря про посторонних, ты и в самом деле имела в виду что-то конкретное?

Я замялась. Мне кажется, в этот момент я чуть было не выложила Жюли всю историю. Но все же только и сказала:

– Можешь считать, что я насчет дедушки. Кажется, недавний удар его слегка напугал, и он теперь нервничает насчет будущего – нашего будущего.

Собеседница бросила на меня удивительно взрослый и умудренный взгляд.

– Ты имеешь в виду – моего будущего, раз ты теперь вернулась домой?

– Да. Ты ведь знаешь, каковы люди этого поколения, считают, что нет ничего важнее брака… Знаю, ты еще слишком молода, но… но я уверена, ему приятно думать, что ты связала свою жизнь с кем-нибудь вроде Дональда. Наверняка он ему понравился. Так что не надо раскачивать лодку, пока ты здесь.

– Раскачивать лодку? Мистер Исаак и все в том же роде? – Она вдруг расхохоталась. – Так и думала, тут что-то кроется! Только ты уж не начинай тревожиться на мой счет, Аннабель, силы небесные, все, чего я хочу, – это самой разбираться со своей жизнью, и я думаю, это включает Дональда! – Она накрыла ладонью мою руку на перекладине. – Только ты больше не уезжай. Обещаешь?

Я промолчала, но она приняла молчание за согласие, потому что тихонько стиснула мою руку, а потом отпустила ее и жизнерадостно добавила:

– Ну ладно, не стану раскачивать лодку. Все бури и шторма моей любовной жизни будут – бушевать? проходить? иметь место? – в римском лагере.

– В укреплениях.

– О господи, да, мне необходимо научиться соблюдать корректность, когда речь идет о самом важном в жизни. Укрепления. Послушай, а вон тот жеребенок мистера Форреста – вон там, как тень. А с виду такой смирный. Тебе нравится, как все кругом только и знают, что покачивать головами и приговаривать, что «такого объездить сложно».

– Нравится. Но, думаю, это чистая правда. У всех жеребят от Блонди та еще репутация.

– Правда?

– А ты не знала? И дедушка сказал мне, что малыш еще и от Эвереста.

– От Эвереста? А, понимаю, ты имеешь в виду, так зовут его отца?

– Да, предка. Ты его не помнишь? Такой красивый, как все из «выводка старого Маунтина».

Втайне забавляясь, я покосилась на Жюли. Похоже, Кон был прав – это не было ее métier[54]. Ровно то же счастливое невежественное равнодушие она продемонстрировала после чая в гостиной, когда разговор зашел о делах Уайтскара. Дедушка обратил на это внимание – я видела, как он на нее поглядывает. И Кон тоже. А теперь она недвусмысленно дала понять, что прекрасно осознает, что мое появление лишает ее места здесь. Но также дала понять, что ей все равно. И она не просто старалась облегчить мне жизнь – я уверена, ей и правда было все равно. Для нее Уайтскар всегда был лишь местом, где можно провести каникулы, не более того. Меня охватило облегчение, и не только потому, что стало легче на душе, но и потому, что теперь Кон не должен был таить на Жюли зла. Какого зла или какую форму зло это могло принять – я не позволяла себе даже гадать.

Жюли прижимала цветы к лицу, разглядывая Роуэна с неприкрытым восхищением полной невежды.

– Просто прелесть, правда? – мечтательно заметила она. – Совсем как в романе. И поле пахнет божественно. Пегас в елисейских полях. У него должны быть ясли из халцедона и жемчужная уздечка.

– Ты хоть отдаленно представляешь себе, что такое халцедон?

– Ничуточки. Зато звучит изумительно. А ты представляешь? Наверное, что-то вроде мрамора с золотыми и огненными прожилками. А на самом деле?

– Больше всего похоже на мыло. Такое же крупное разочарование, как с яшмой. Согласно откровению Иоанна Богослова, из нее сложены ворота рая, но на самом деле она больше всего похожа на…

– Нет-нет, не рассказывай! Дай уж мне сохранить мои яшмовые ворота такими, как я всегда их видела! Это все с тобой Штаты сотворили? Имей сердце, а? И признай, что у него должны быть хотя бы ясли из золота, пламени, кедра и бирюзы.

– О да, – улыбнулась я, – это я за ним признаю.

Молодой конь мерно щипал траву близ живой изгороди, где ровную стену боярышника прорезал высокий куст калины. Лоснящиеся бока коня задевали белые соцветия, а лунное сияние, пробиваясь сквозь листву, испещрило гладкую шкуру пятнышками света, что скользили по перекатывающимся мускулам. Внезапно он поднял голову и взглянул на нас – и глаза его вспыхнули лунными искрами.