«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

строя, разобьет веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции. Стремление так называемого «общества» прийти на помощь голодающим, облегчить их страдания понятны. Ведь это «общество» есть плоть от плоти, кровь от крови буржуазного общества; в какие бы оно ни рядилось социалистические мантии, в какие бы цвета оно ни окрашивалось, оно не в силах отвлечься от интересов всего буржуазного общества в целом. Голод грозит потрясениями, быть может, гибелью этому строю. Поэтому стремления смягчить последствия голода вполне естественны. По существу, в основе, это стремление ослабить неизбежные грядущие потрясения, спасти основы буржуазного строя, а следовательно, спасти и самого себя. Психологически же все разговоры о кормлении голодающих и пр. суть выражение обычного слащавого сантиментализма, свойственного нашей интеллигенции.

Эту свою позицию В. Ульянов развивал на частных собраниях у меня, у Ульяновых и вообще всюду, где тогда собиралась революционно и оппозиционно настроенная публика и где он имел возможность выступать и высказывать свою точку зрения. Вся семья Ульяновых вторила этим речам Владимира Ильича. Но если в устах последнего эти рассуждения хотя и возмущали, но не особенно резали ухо, – больше, они, казалось, даже гармонировали с общим обликом говорящего, глубокая вера которого в свою правоту сквозила из всех его речей, – то в устах представителей семьи Ульянова, особенно молодежи – брата и младшей сестры (не Анны), которых обычно трудно было заставить разговориться, – они прямо коробили слушателя, ибо совершенно не вязались с общим их обликом – мягким, почти одухотворенным. Часто, слушая их, я думал о том, как бы отнесся к этому вопросу покойный Александр Ильич, который, несмотря на наше короткое знакомство, произвел на меня глубокое, неизгладимое впечатление. Конкретных данных для ответа на этот вопрос у меня нет – в наших разговорах с Александром Ильичом мы не затрагивали тем, которые могли бы дать материал для нужных выводов, но общий облик его фигуры заставлял да и теперь заставляет меня думать, что Александр Ильич ни при каких условиях не мог бы держаться подобных взглядов.

В конце 1891 года разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим. Это было полулегальное учреждение, т. е. комитет этот не был формально разрешен властями, но существовал он открыто, власти об этом превосходно знали и не только не чинили ему препятствий, но и вступали с ним в сношения. В комитет входила самая разнообразная публика – от чиновников, занимавших высокие посты в местной служебной иерархии, до лиц явно неблагонадежных, даже прямо поднадзорных. Из представителей мира легального я помню протоиерея Лаврского – очень колоритную фигуру, человека независимых, прогрессивных взглядов; некоего Степана Миклашевского, приезжего из Петербурга, который был знаком с местным губернатором, часто бывал у него и служил посредником между комитетом и губернатором; Петра Петровича Крылова, тогда городского или земского врача, позднее кадета, члена II Государственной Думы и др. Из мира неблагонадежных в комитет входили Вениамин Осипович Португалов, Осип (бывший подсудимый по процессу 193-х), я и др.

В конце 1891 или в самом начале 1892 г. губернская власть организовала в Самаре общественные работы для голодающих беженцев (тогда это слово не было еще в употреблении), – не помню хорошо, не то рыли канал, не то осушали болото под Самарой. Заведовал ими какой-то Перцев. Работы шли неважно; денег они съели много, а результатов не дали никаких; в публике смеялись, и о Перцеве ходила песенка:

Перцев, Перцев, где ты был,

На Самарке ямки рыл.

Вырыл ямку, вырыл две,

Закружилось в голове.

Я собрал тогда материал об этих работах и послал корреспонденцию в «Юридический вестник». С. А. Муромцев, тогдашний редактор «Юридического вестника», сильно эту корреспонденцию пощипал, но все же кое-что осталось. Напечатана она была в одной из книжек «Юридического вестника» за 1891 г.

В связи с этими работами наш комитет устроил общественную столовую для голодающих, работавших у Перцева. В этой столовой порция щей стоила 2 коп., порция хлеба – 2 коп. и порция чаю – тоже 2 коп. Были выстроены бараки, поставлены кухонные печи, приобретены столы и необходимое оборудование. Работали в столовой члены комитета и многие из молодежи, которые старались использовать свою работу для революционной пропаганды среди голодающих. Ленин не верил в успешность такой пропаганды среди голодающих. Это соображение играло большую роль в его отрицательном отношении к нашему комитету и к кампании помощи голодающим вообще; споря против наших взглядов, он доказывал, что наши столовые будут, наоборот, своего рода «пропагандой действием» за примирение с существующим строем, породившим голод, но не стремящимся с ним бороться, – в этом отношении он оказался, конечно, прав. «Голодное брюхо» оказывалось глухо не только к учению, но и к восприятию революционной пропаганды, и все начинания в этом отношении были безрезультатны.

В наш комитет Ленина, помнится, вообще никто не звал, и на его заседаниях он не был ни разу. Поэтому рассказ М. Алданова в «Днях»591 в этой части неточен. Но на собраниях и сходках молодежи Ленин вел систематическую и решительную пропаганду против комитета. На этих же сходках у Ленина всегда находились оппоненты, я в том числе. На чьей стороне была победа – сказать трудно. Несомненно, что за Лениным было очень небольшое меньшинство, но это меньшинство твердо держалось на своих позициях. Случаев, когда кто-нибудь из сторонников Ленина поколебался, я помню только один: Мария Петровна Ясенева, позднее вышедшая за Василия Семеновича Голубева, некоторое время колебалась, несколько раз приходила к нам в столовую работать, но в конце концов все же вернулась к позиции Ленина и порвала с нашей организацией. Других примеров такого рода я не помню, – думаю, их и не было. Обратные случаи, когда пропаганда Ленина убеждала наших сторонников – отрывала их от нас, – были; в небольшом количестве, но были.

Вначале мирные, наши споры постепенно стали принимать очень резкий характер. Начали звучать личные ноты. Меня поразило, что Ленин, как я заметил, был склонен поощрять сплетничество. Как-то раз в небольшой группе я сказал, что Ленин склонен в спорах прибегать к аргументам, не считаясь с тем, верны ли они, – лишь бы они вели его к торжеству, хотя бы временному, к успеху среди плохо разбирающихся слушателей. Этот мой отзыв передали Ленину. Я сам этому разговору не придавал значения, даже забыл про него и как-то вскоре зашел к Ульяновым, как делал тогда довольно часто. Мне бросилось в глаза, что Ленин как-то скривился, подавая мне руку, –