Мертвая вода. Смерть в театре «Дельфин» - Найо Марш

– И как отреагировал Кондусис?

– Как обычно. С каменным лицом.

– Не представляете, чем таким он обязан Гроуву?

– Без понятия.

– Может быть, тут какой-то шантаж?

– Да нет! И Кондусис, насколько я знаю, не гомик, если вы к этому ведете. Гарри тем более, боже милостивый! И я уверен, что Гарри не шантажист. Он странноватый тип и чертова заноза в заднице, но я не поверю, что он преступник. Только не он.

– Почему?

Перегрин задумался.

– Полагаю, – сказал он наконец с неким удивлением, – потому что он действительно смешной. Когда он косячит на сцене, я выхожу из себя и бросаюсь на него, а он скажет что-нибудь возмутительное, и я застываю на лету и начинаю смеяться. – Перегрин посмотрел на Аллейна, потом на Фокса. – Вот кто-нибудь из вас призывал к ответу такого клоуна, как Гарри, за убийство?

Аллейн и Фокс серьезно углубились в профессиональное прошлое.

– Не могу припомнить, – покачал головой Фокс, – ничего веселого ни в одном осужденном убийце. А вы, мистер Аллейн?

– Пожалуй, нет, – согласился Аллейн. – И все же вряд ли присутствие или отсутствие юмора можно считать решающим доказательством.

Перегрин впервые улыбнулся.

– Вы знали, – спросил Аллейн, – что мистер Гроув – дальний родственник мистера Кондусиса?

– Кто вам сказал?

– Он сам.

– Наверняка просто болтовня. Хотя, – продолжил Перегрин, помолчав, – это бы все объяснило. Ведь так?

– Все?

– Нажим администрации. Рекомендация принять его в труппу.

– Ах да. Кстати, какое у Гроува образование?

– Он утверждал, что учился в колонии для несовершеннолетних, но я не поверил ни на мгновение. Наш Гарри – сноб наизнанку.

– Да, именно так и есть.

– Похоже, он начинал в королевской авиации, а потом мотался туда-сюда, пока не попал в «Подвальный театр». Он как-то рассказывал мне, что ему приходилось работать водителем грузовика, стюардом и официантом в стрип-клубе. Сказал, что там на чаевых зарабатывал больше, чем когда-либо на подмостках.

– Давно?

– Как раз перед его прорывом, как он выразился. Лет шесть назад. Он покончил с одной работой и, прежде чем браться за другую, обежал агентов и стал ведущим актером в «Подвальном театре». Такова театральная жизнь.

– Да уж…

Помолчав, Перегрин спросил:

– На этом все?

– Я знаю, у вас много хлопот с заменой и прочими делами, и все же прошу вас вспомнить встречи с мистером Кондусисом и ваши приключения вчера вечером – и записать все, что сможете припомнить. И заодно вообще все, о чем забыли в суматохе.

– Вы всерьез думаете, что Кондусис как-то связан со вчерашними событиями?

– Понятия не имею. Необходимо убедиться, что он ни при чем, прежде чем оставить его в покое. Сделаете?

– Должен сказать, это отвратительно.

– Так же, – заметил Аллейн, – как и труп Джоббинса.

– Что бы там ни произошло, – сказал помрачневший Перегрин, – и кто бы ни повалил бронзового дельфина, я не верю, что это было умышленное хладнокровное убийство. Наверняка, увидев приближающегося Джоббинса, вор повалил постамент в нелепой попытке остановить его. Должен признаться, что я не рад приглашению хоть как-то участвовать в травле, кто бы это ни был – мальчик или кто другой.

– Хорошо. А если это сделал не мальчик? Годится он в качестве хорошего буфера между вашим отвращением и защитой простого человека? Как, по-вашему, случилось, что мальчика сбросили с балкона? А его сбросили, поверьте. Только по чудесной случайности он не растекся, как яйцо, по партеру. Да, – сказал Аллейн, пристально глядя на Перегрина, – отвратительное замечание, правда? А убийство вообще – отвратительное преступление. Вот что я хотел сказать. – Он немного помолчал и добавил: – Я сжульничал, извините.

– Необязательно было так чертовски напрямик. Меня тошнит.

– Хорошо. Но после сядьте и запишите любую мелочь про Кондусиса и все остальное. А теперь ступайте, если хотите.

– Из моего же офиса, вынужден напомнить. Чтобы околачиваться в фойе.

Аллейн расхохотался.

– Метко!.. Ничего, это все равно лучше, поверьте, чем околачиваться в Скотленд-Ярде. А что вы можете сказать, если желудок стерпит, о подноготной остальных актеров труппы? – Аллейн поднял ладонь. – Я знаю, вы лояльны к ним, и не прошу злоупотреблять этим. Должен напомнить, Джей, что подозрения неминуемо падут на вашу гильдию, вашу мистерию, если так можно выразиться; и начнется великое множество пересудов и спекуляций. За исключением вас, мисс Данн и мисс Мид, чье алиби представляется нам убедительным, и, пожалуй, Гарри Гроува – никого из вашей труппы, включая Уинтера Морриса и Джереми Джонса, нельзя считать неспособным убить Джоббинса и напасть на мальчика.

– С чего вы взяли? Все, кроме Тревора, ушли. Я своими глазами видел, как они уходили. Двери были заперты и закрыты на задвижки и засовы.

– Служебный вход был заперт, но не на задвижки и засовы. Хокинс отпер дверь своим ключом. Боковую дверь у главного входа отпирали, когда выходила мисс Брейси, задвижки и засов оставались открытыми, пока не ушли Моррис и Найт. Они слышали, как Джоббинс накидывал засов.

– Значит, их точно можно исключить.

– Послушайте, – сказал Аллейн. – Вот вам ситуация, оцените сами. Джоббинс еще жив. Кто-то стучит в боковую дверь главного входа. Джоббинс спускается. Знакомый голос просит открыть – актер оставил кошелек в гримерке или что-то подобное. Джоббинс впускает гостя. Тот идет за кулисы и говорит, что выйдет через служебный выход. Джоббинс возвращается на пост. В полночь он отправляется к телефону – совершать положенные звонки, а дальше все идет своим чередом.

– Откуда вы это знаете?

– Дорогой друг, для блестящего драматурга у вас слишком скупое воображение! Я вовсе не знаю, я предлагаю способ раздраконить вашу теорию запертых дверей. Я вижу еще, по крайней мере, одно решение – оно даже проще и, вероятно, истинное. Подумайте вот о чем: если вы наотрез отказываетесь сообщить мне хоть что-то о ком-то из вашей труппы, вы, возможно, покрываете настоящего преступника и уж точно не помогаете обелить остальных шестерых – или семерых, считая Кондусиса.

Перегрин помолчал.

– По-моему, все это – чистая софистика, но я вас понял. Однако должен предупредить: вы выбрали плохого исполнителя. У меня отвратительная память. Какие-то соображения глубоко в закоулках памяти тревожат меня с самой катастрофы. Думаете, я в состоянии их поймать? Как бы не так.

– А с чем они связаны?

– Наверное, со звуками, которые издавал Тревор. И еще с Кондусисом. С тем утром, когда он показал мне сокровище. Впрочем, я тогда изрядно захмелел, так что свидетель из меня ненадежный. Однако скажите, что вы хотите знать, и я поищу ответы.