Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

– Так оно и есть.

– Нет, Лёш. Всё не так! Придётся идти в интерны по месту распределения, придётся получать сертификат после диплома. А после сертификата – категории… И всё расписано до конца жизни.

– Для тебя – нет. Можешь заниматься чем угодно.

– А могу я сейчас бросить институт?

– Можешь. Но это глупо. А ты – умная девочка, Полина.

– Прости меня, Лёш, прости, – Полина обняла его. – Как у тебя хватает терпения?

– Ответ тот же, что и прежде.

Странная это была совместная жизнь. Никаких скандалов. Но и никакой страсти. Причём – с обеих сторон. Так и прошёл шестой курс – в учёбе, в работе, в бесконечных разговорах друг с другом. В любовании, в миловании, в нежности и привязанности, но… Было бы гораздо легче, если бы бог, паруя, сразу бы делился своим пресловутым знанием по этому поводу. Но люди бы тогда не соглашались с чертежами проложенных им путей и пытались бы порвать проект пространственно-временного континуума в тряпки. Так что неисповедимость – это всего лишь предохранитель, вставленный творцом во вселенную своих планов.

Чепуха!

Люди просто встречаются и просто живут вместе. Честное слово. Автор наблюдал столько совершенно случайно спарившихся людей, что просто диву давался, как они чай-то вместе пьют? Да и вокруг вас таких навалом, не правда ли? Даже в случках собак и котов больше смысла, чем в иных человеческих парах. Те хотя бы следуют циклически возникающему желанию, проистекающему из инстинкта размножения. А эти – венец творения, ха-ха! – просто потому, что «и скучно, и грустно, и некому руку подать». А бога вообще нет. Это так, чтоб вы знали.

Алексей Евграфов ни разу более – после тех двух случайных девиц – Полине Романовой не изменил. И Полина Романова Алексею Евграфову за весь шестой курс – ни разу. И вообще, она как-то притихла, осунулась и поблекла. Тонька всё уточняла, не беременна ли подруга, и предлагала сшить ей свадебное платье.

– Для беременных? Тоня! Во-первых, если ты мне будешь шить свадебное платье, то дождусь я его годам к семидесяти. А во-вторых, больше никаких свадебных платьев! Плохая примета…

Как-то майским вечером, когда они сидели за круглым столом тётки-Валькиной комнаты друг напротив друга и готовились к мудреному зачёту по кардиологии, Полина внезапно спросила:

– Лёш, а помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Покадрово и дословно. В первый день первого курса тебя привёл в «Меридиан» увалень Стасик и сказал: «Это та самая Романова». И я сразу полюбил тебя. Не патетика. Не романтика. Просто увидел и знал, что полюбил. Когда ты видишь кота – ты знаешь, что это кот. Я увидел тебя – и знал, что ты – моя любовь. И я испугался этого знания. И начал на кого-то орать и вообще выделываться. Когда до меня дошла очередь представляться, я сказал: «Примус! Не потому что вечная игла в жопе, а потому что всегда первый!»

– А я тебе ответила: «Анна Ярославна!» – и изобразила книксен.

– Потом мы оба гнали чушь, а провожать тебя попёрся этот Стасик. Затем ты влюбилась в Кроткого, потому что он – отличная модель мужчины для первой влюблённости. Суровый, немногословный, всегда придёт на помощь, романтическое – со стороны – прошлое. Ещё ты вышла замуж и… Ну, в общем, ты знаешь. И я прошу у тебя прощения.

– За что?!

– За то, что не я тогда пошёл тебя провожать, и не на меня выскочила орать твоя безумная мамаша, и за то, что не я… Просто – за то, что не я.

– Лёш, ты самый лучший.

– Деточка, не думай о всякой ерунде, скоро…

Куда лучше писать диплом, чем сдавать государственные экзамены. Просто себе толстый реферат. Даже не зачаток научной работы. В лучшем случае – демонстрация знания методик и мало-мальского мышления. И умения работать с литературой. Но в медицинских вузах не пишут дипломов, а сдают государственные экзамены. Это шок, это стресс и всё такое прочее.

Образцово-показательному студенту Евграфову бояться было нечего. Его отлично с отличием не посмел бы оспаривать ни один самый въедливый председатель государственной экзаменационной комиссии. Полине Романовой тоже особо опасаться было нечего. Ну разве что трояка по социальной гигиене, да и то вряд ли. На консультации ходить, хотя они никуда не упали, глазки долу, подобострастный взгляд и вопрос какой-нибудь потупее. «Улыбайтесь! Шеф любит идиотов!» Но то, что произошло на последней консультации перед государственным экзаменом по социальной гигиене, заставило не только Полину раскрыть рот на ширину плеч.

Соцгигиеничка Лизавета давно была известна своей лютой неприязнью к беременным студенткам. На дух их не переваривала. Если у неё в группе появлялась беременная или того пострашнее исчадие – кормящая мать! – Лизавету начинало ломать и крючить. Если беременная сидела тихо, занятия не пропускала и никоим образом себя не манифестировала – то ещё ничего. А вот если она ахала, охала и пропускала занятия, ссылаясь на недомогание, – всё. Зачёт по социальной гигиене она могла сдать раза эдак с седьмого. Да и то после того, как деканат слёзно умолял Лизавету не портить им показатели, девушке жизнь, а себе – карму. Последнее, что правда, вслух не говорилось. Если кормящая мамаша приносила разрешение того же деканата на свободный график отработок пропущенных занятий, то Лизавета скептически кривилась, саркастически усмехалась и предлагала кормящей мамаше приходить в любое удобное ей, мамаше, время. Но только к Лизавете. Лично! Да-да, не на отработки после занятий к обычным ассистентам, а только к ней в кабинет. Запросто. Но только когда она, Лизавета, свободна… Кормление грудью считалось полусвихнувшейся социальной гигиеничкой куда большим грехом, нежели беременность, так что даже если прежде круглее некуда отличница-студентка рожала и кормила, позволяя себе пропуски и свободные графики отработок, то ничего больше трояка ей не светило. «Хотели красный диплом, милочка? Не надо было рожать!» Знания «милочки» во внимания не принимались. Да и изучи любая несчастная хоть все на свете учебники и руководства по социальной гигиене, выучи все нормативные законные и подзаконные акты, включая приказы по каждой отдельно взятой больнице в стране, – профессор всегда лучше студента знает предмет. Такова жизнь. На кафедре был ещё один профессор и целый штат доцентов, не говоря уже об ассистентах. Но беременных и кормящих Лизавета брала под личный контроль. Никто не мог понять эту криптогенную ненависть. И вот на той самой консультации природа таковой немного прояснилась…

На консультацию пришла тишайшая девушка. Умница, идущая на красный диплом. Классический с виду синий чулок, из тех, что был бы учебник рядом… Она сдала дифзачёт по пресловутой социальной гигиене годом ранее той же Лизавете на «отлично». Чем повергла всех в шок. В особенности – деканат. Но девушка вышла замуж после пятого курса. Видимо, справедливо рассудив, что учебник – это хорошо, но и милый рядом – не помеха. Судя по небольшому, но уже заметно округлившемуся животику, после зимней сессии шестого курса девушка забеременела. Правильно! Она – одесситка. Муж её, аспирант кафедры педиатрии, – не очень. Аспирантура заканчивается – и тю-тю! Не те времена, когда всех аспирантов автоматически ассистентами делают. Особенно тех, кто во время аспирантуры так и не успел несчастную кандидатскую защитить. А тишайшая девушка в собственной отдельной трёхкомнатной квартире живёт, водоплавающий папа подсуетился. Пусть на Поскоте, но дом приличный, не хрущоба, а более поздней постройки – шестнадцатиэтажка. На три комнаты три лоджии. Та, что в большой, – сама размером с приличную комнату. В общем, понравилась жениху квартира, и он женился на её девушке, в смысле, хозяйке, чего уж там. И вообще, с пятого курса на шестой случился свадебный бум ничуть не меньших размеров, чем «томатный» после колхоза. Замуж срочно озаботились и тихие домашние одесские девушки. И девушки не слишком тихие и уж вовсе не домашние. Примус, глядя на происходящее, цитировал старое доброе народное творчество: